из замка.
— Леди? — спросил отец Опимиан.
— Они-то себя служанками называют, — отвечал тот, — да только они самые настоящие леди, и уж как нос задирают, раз одна мне отказала: «Отец у меня богатый, у него самая лучшая ферма во всей округе, и своя, собственная. И вдвоем мы с ним, он да я». А моя жена хозяйство бы вела, а по вечерам бы играла и пела — ох, она ведь все умеет! — и читать, и писать, и счета вести, петь, играть — сам слыхал! — и сливовый пудинг печь — сам видел! — и зажили бы мы уютно, как три сверчка на печи, а к концу года, глядишь, — и все четыре! А вот не хочет же!
— Вы ее спрашивали? — спросил его преподобие.
— Откровенно спросил, — отвечал тот. — А она сперва чуть не рассмеялась. Только она не рассмеялась. Поглядела серьезно и говорит: «Простите меня». Говорит, я вижу, вы не шутите. Мол, я хороший сын и достоин хорошей жены. Только, мол, не может она. Мисс, я ей говорю, видно, вам кто другой нравится? Нет, говорит, никто.
— Это утешительно, — сказал отец Опимиан.
— Чего же утешительно-то? — отвечал несчастный. — Меня-то она не хочет!
— Она еще передумает, — сказал отец Опимиан, — если сердце ее свободно. К тому же она ведь сказала, что не может.
— Не может, — отвечал несчастный, — это и значит — не хочет. Только что вежливо.
— А объяснила она, отчего она не может? — спросил отец Опимиан.
— Объяснила, — был ответ. — Говорит, они с сестрами решили не расставаться друг с дружкой и с молодым хозяином.
— Кстати, — заметил отец Опимиан. — Вы не сказали мне, которая же из семи ваша избранница.
— Третья, — отвечал тот. — Они-то называют ее второй поварихой. У них там экономка, две поварихи, две горничные и две камеристки. Но они только хозяина обслуживают. А уж их самих обслуживают другие.
— И как же ее зовут? — спросил его преподобие.
— Дороти, — был ответ. — Дороти ее зовут. У них имена идут — А, Б, Ц, только А на конце: Бетси, Цецилия, Дороти, Ева, Фанни, Грейс, Анна. Но они говорят, это не по алфавиту. Их крестили в честь тональности A-moll, если, конечно, вы это понимаете.
— Пожалуй, понимаю, — улыбнулся отец Опимиан. — Их крестили в честь греческой диатонической гаммы, и они составляют два смежных тетрахорда, если, конечно, вы это понимаете.
— Нет, пожалуй, я не понимаю, — отвечал горемыка с сомненьем.
— А молодой хозяин, — заключил отец Опимиан, — носящий имя Алджернон, это Proslambanomenos, или тоника, и заключает октаву. Родители его, верно, сочли, что это неспроста и что он и семь его названых сестер должны всю жизнь прожить в гармонии. Но вы-то как с ними свели знакомство?
— Да как? — отвечал страдалец. — Я много чего вожу к ним с нашей фермы, ну а она принимает товар.
— Я хорошо знаю этот дом, — сказал его преподобие, — и хозяина и девушек. Возможно, он женится, а они последуют его примеру. Будем уповать. Скажите, как вас зовут?
— Зовут-то меня Плющом, — был ответ. — Гарри Плющ я. А она ведь правда красавица?
— О, бесспорно, — сказал отец Опимиан. — Они все миленькие.
— И вот не хочет за меня, — снова вскричал тот, но уже с меньшей мукой. Отец Опимиан его утешил и озарил лучом надежды. На том они и расстались.
И снова его преподобие стал рассуждать сам с собой: «Кажется, всякая трудность разрешима. Выйдет замуж хоть одна — и все построение распадется. Однако сама по себе ни одна на такое не решится. Вот если бы семеро румяных здоровяков Плющей разом предложили каждой по руке и сердцу? Семь нот в тональности A-moll октавой ниже? А? Еще и не такое случалось! Я читал про шестерых братьев, которые все по очереди услужливо сломали себе шею, чтобы седьмой, герой повести, наследовал отцовское именье. Но вот опять я — и зачем мне печься о чьем-то браке? Пусть уж все идет своим чередом».
Но, как ни старался, отец Опимиан не мог отогнать смутный образ — себя самого, благословляющего двух врачующихся юных своих друзей.
ГЛАВА VII
СВЯЩЕННИК И ЕГО СУПРУГА. СОЮЗЫ ЛЮБВИ. ГАЗЕТА
Indulge Genio: carpamus dulcia: nostrum est
Quod vivis: cinis, et manes, et fabula fies.
Vive memor lethi: fugit hora: hoc quod loquor, inde est.
Persius
Гения ты ублажай своего[235]: лови наслажденья,
Жизнь наше благо; потом — ты пепел, призрак и сказка.
Помня о смерти, живи! Час бежит, и слова мои в прошлом.
Персий
— Agapetus и Agapetae[236], — сказал преподобный отец Опимиан наутро за завтраком. — И притом в лучшем смысле слова — таковы, к счастью, отношения юного сего господина со служанками.
Миссис Опимиан:
— Может быть, ты возьмешь на себя труд изложить мне свое мнение о них более доступно?
Преподобный отец Опимиан:
— Разумеется, душенька. Слово означает «влюбленный» в чистейшем, возвышенном смысле. В этом-то смысле и употребляет его святой апостол Павел, говоря о единоверках своих и возделывающих общий с ним вертоград соратницах, в чьих домах доводилось ему живать. В этом смысле прилагалось оно к девам и святым мужам, обитавшим под одной кровлей в союзе любви духовной.
Миссис Опимиан:
— Что ж, всякое бывает. Ты — святой муж, отец Опимиан, однако, будь ты холост, а я дева, вряд ли рискнула б я быть твоей ага... ага...
Преподобный отец Опимиан:
— Agapete. Но я никогда и не посягал на такую духовную высоту. Я последовал совету святого апостола Павла, который говорит: «Лучше вступить в брак...»[237]
Миссис Опимиан:
— Цитату можешь не оканчивать.
Преподобный отец Опимиан:
— Agapete часто переводится «приемная сестра». Такие отношения, по-моему, вполне мыслимы при наличии обетов безбрачия и духовной высоты.
Миссис Опимиан:
— Очень возможно. И столь же мыслимы при отсутствии того и другого.
Преподобный отец Опимиан:
— И еще более мыслимы, когда приемных сестер семь, а не одна.
Миссис Опимиан:
— Возможно.
Преподобный отец Опимиан:
— Если бы ты видела, душенька, как
