— Он говорит, что вы можете вернуться в дом мистера и миссис Хейден, миледи.
Шад выгоняет меня! Он, должно быть, убежден в моей неверности.
— Почему? — Мой голос едва слышен.
— У него оспа, миледи.
Услышав шум за спиной, я понимаю, что Уидерс кинулась к двери.
— Я не останусь в этом доме, миледи. Доброй ночи, миледи.
Она проскакивает мимо Робертса, и я рада, что мне не придется ее увольнять, хотя сейчас эта победа кажется мелкой и незначительной. Я снова обретаю голос.
Робертс кивает.
— У него волдыри на лбу и ужасная лихорадка. Он не позволил мне остаться с ним.
Я встаю.
— Мы должны уложить его в постель. Я помогу вам. Вы послали за врачом? Хорошо. — Потом я вспоминаю, что Мэрианн говорила мне о своих детях. — Робертс, вы уверены?
— А что еще это может быть, миледи? Я пришлю служанку помочь вам упаковать вещи.
— Хорошо, но сначала принесите мне перо и бумагу в маленькую столовую. Я должна написать миссис Шиллингтон.
Он кланяется и поспешно выходит из комнаты.
Оспа. Я помню женщину в деревне, перенесшую эту болезнь.
Слепая, со скрюченными от шрамов пальцами, она была похожа на древнюю старуху. Ей было двадцать пять.
Я молю Бога, чтобы я оказалась права и это не оспа.
Шад
— Милорд, вы должны лечь в постель.
Я уснул за письмом. Не то чтобы уснул, но погрузился в грезы, населенные моими мертвыми товарищами по флоту, моим братом, странными людьми и ситуациями. Иногда в видения врывается голос Робертса, говорящий, что я должен встать и идти в постель. Я прогоняю его.
— Если я заразился, то заразился, милорд. Теперь это без разницы.
И Шарлотта. Слава Богу, в последние ночи мы не делили постель, и она избавлена от этой беды.
— Она ушла? Ее сиятельство.
— Да, милорд.
Робертс говорит не слишком уверено. Потом поднимает меня со стула, подставив плечо. Комната кружится перед глазами, и я рад опереться на него.
— Вам надо лечь в постель, милорд.
— Письмо, что я написал… Сожги его. Все, что может опозорить семью. — Я даже не уверен, что написал, но смутно помню, что писал Шарлотте, и знаю, что, возможно, пожалел бы о своих словах, если бы выжил.
— Да, милорд.
Несколько шагов из кабинета через гардеробную в спальню — те несколько шагов, которые я не мог заставить себя сделать в ту ночь, когда спал один, теперь я этому и рад, и сожалею об этом, — занимают часы, или это только кажется.
Я падаю на кровать. Простыни прохладные, благословенно прохладные.
Робертс изо всех сил старается снять с меня одежду и надеть через голову сорочку. Я пытаюсь ему помочь, но только мешаю.
От холодных простыней я зябну, потом горю огнем, жарким и мучительным, словно пламя ада. Я там окажусь?
Снова возникают видения. Мой корабль горит, рушатся мачты, кричат раненые, я погружаюсь в ледяную воду, у меня стучат зубы.
— Милорд, врач пришел.
Сжав запястье Робертса, я вижу новые волдыри между пальцами.
Одетый в черное врач стоит в дверях, прикрывая лицо носовым платком.
— Я проинструктирую вашего слугу жечь пастилки против инфекции, милорд.
Он осторожно проходит в комнату и вытаскивает из сумки инструменты, которые я в последний раз видел у коновалов.
— Я рекомендуют также клизму и небольшое кровопускание, это очень поможет вашему сиятельству.
Выражениями времен военно-морской службы я гоню его из комнаты вместе с инструментами и пилюлями.
Врач выпрямляется:
— Если вы отвергаете науку, милорд, для вас мало надежды.
Я снова прошу его уйти и подкрепляю свои слова действием, швырнув в него графин с водой.
— Ох, сэр, — говорит Робертс.
— И ты тоже уходи. Принеси мне бренди. И оставь меня здесь умирать.
Поскольку я решил, что умру. Я хочу умереть, чувствуя себя с каждой минутой все хуже.
Робертс появляется с бутылкой бренди, бокалом и новым графином воды. У него на глазах слезы.
— Ты добрый парень, Робертс. Я не забыл тебя в завещании. А теперь оставь меня. — Зубы у меня стучат, меня сотрясает озноб.
Не важно. Я знаю, что скоро начнется жар, и сбрасываю одеяло и сорочку, которая трет кожу. Горячие бугорки усыпали все тело и дьявольски чешутся.
Бренди помогает мало.
Дверь спальни снова открывается.
— У вас не оспа.
Я хватаю одеяло, чтобы прикрыться.
— Я приказал вам отправляться к родителям, мэм. А теперь оставьте меня. Дайте спокойно умереть.
Шарлотта делает несколько быстрых шагов к кровати.
— Шад… сэр… это не оспа.
— Оспа. Я умираю. Уйдите.
— Ваша сестра говорит…
Слезы наворачиваются мне на глаза. Моя бедная сестра. Ей предстоит потерять второго брата.
Я утыкаюсь лицом в подушку.
— Выйдите из моей спальни.
— Ваша сестра говорит, что ей, вашему брату и вам делали прививку. Разве вы не помните? Хирург надрезает руку и втирает в нее какую-то гадость.
— Нет, не помню. Я устал. Пожалуйста, уйдите. Шарлотта протягивает мне сброшенную сорочку.
— Но она также сказала мне, что вы не болели ветрянкой.
Я отбрасываю сорочку.
— Ветрянкой болеют дети. Пожалуйста, оставьте меня.
— Она сказала, что вас отправили играть с детьми егеря, чтобы вы заразились.
Это я помню. Мы бегали и ужасно перемазались, мне было приблизительно пять, и дочка егеря, моя ровесница, вся покрытая белыми пузырьками, поцеловала меня и сказала, что выйдет за меня замуж. Однако к концу дня она бросила меня ради моего семилетнего брата, и позже он хвастался, что она показала ему пузырьки на попе.
Вскоре после этого брат и сестра заболели. А я — нет.
Моя племянница, припоминаю, недавно перенесла подобное недомогание. Однако…
— У меня оспа, — настаиваю я. — Я умираю.
— Взрослые переносят болезнь гораздо тяжелее, чем маленькие дети. Ваша сестра сказала, что ваша племянница недавно хворала, и я подозреваю, что вы заразились от нее. Так что вы не умрете.
— Как хотите. — Я делаю большой глоток бренди, мои зубы стучат о бутылку. У меня нет сил спорить, я должен экономить их для неизбежного ухода. — Найдите Робертса.
