перед товарищем и кивнул Агапе. Со свежим лицом она сидела на рундуке, укутавшись одеялом до подбородка, и шаловливо поглядывала на мужчин. Женщин за стол не сажали, но они прислуживали и сами недурно повеселились.
Баранов жил в доме, где до него квартировал Баннер. Здесь почти ничего не переменилось. Топилась печь, в избе было сухо и тепло. После сырой каюты Сысою приятно полегчало. Правитель, в камзоле поверх шелковой рубахи, с круглой гладкой головой без парика, был бодр и возбужден, похоже, успел вдогон вчерашнему веселью принять чарочку.
– Проходите, дорогие друзья-соратники, рассаживайтесь. Вчера поговорить по душам не удалось: надо было всех уважить. А я по-стариковски проснулся среди ночи, зажег жировик, стал смотреть ваши карты и вспомнил, что вы мне говорили.
Из другой комнаты, где прежде лежала умиравшая Баннерша, вышла обернутая одеялом, слегка погрузневшая Анна Григорьевна, крещеная и венчанная жена правителя, равнодушно окинула гостей черными глазами, зевнула с подвывом, прошла мимо и скрылась за дверью. Из-за занавески американского ситца с любопытством выглянули коротко стриженный сын Баранова, погодок Петрухи, ярко и пышно наряженная старшая дочь держала за руку малолетнюю сестру. Правитель жил на Кадьяке с семьей. Сысой мимоходом взглянул на детей и вновь захотел поскорей добраться до дома.
– Понимаете ли вы, что это значит? – проводив жену взглядом, вдохновенно воскликнул Баранов. – Десятки кораблей проходили мимо и не заметили большого залива, а ты, Сысоюшко, его открыл?! Ведь это знак свыше! – Баранов ткнул перстом в потолок, задумчиво помолчав, достал с полки две чарки, поставил рядом с третьей, стоявшей среди бумаг на письменном столе, вынул откуда-то стеклянную четверть, наполнил чарки. – Знак, что теми землями владеть Отечеству нашему, а нам Господь дарует честь отличить себя знаменитым подвигом во славу России. – Он поднял чарку, а Сысой, торопясь на сапожниковскую заимку, нехотя, с опаской, взял свою. – Ну?! Во славу Божью!
Сысой и правитель выпили, Тараканов сделал вид, что приложился и отставил чарку в сторону.
– А я думал, ты меня вздрючишь, что самовольно купил шхуну! – крякнув и посопев носом, признался Сысой.
– Это не самовольство! Ты был столь решителен и смел для пользы общей, что купил бостонское судно, договоря морехода, пустился с ним на Сандвичевы острова, чтобы осмотреть и узнать положение и выгоды, какие впредь для Компании можно получить, познакомился с королем острова, снискал его ласку, выгодно поторговался и удачно вернулся на Кадьяк. За что же тебя наказывать?
Баранов возбужденно пошагал от печки к столу, почесал затылок, покрытый редкими седыми волосами, с тоской взглянул на четверть, но воздержался от другой чарки.
– Главное правление в своих инструкциях предлагает, по возможности бесконфликтно, продвигаться на юг и мирно занимать земли, которые пока никому не принадлежат. Но правительство наше не спешит поддержать сии проекты, не желая конфликтов с другими державами, и время от времени напоминает, что берег ниже 55 широты спорен. Хотя, при этом, дает понять, что на свой страх и риск Компания может попытаться расширять владения. Наш благодетель, ревизор и пайщик, Николай Петрович – великого ума человек, говорил и писал царю, что Россия не успела занять Калифорнию раньше испанцев только из-за недостаточного внимания правительства к сему вопросу.
– Который, «Юнону» купил? – сипло спросил Сысой с хмельной усмешкой исоловыми глазами. С утренней чарки он быстро захмелел. – Матросы с «Невы» сказывали – содомист! – Хохотнул.
– Грех повторять слухи от недостойных людей. – Укорил его правитель. – Ужо, черти язык вырвут, и будут печь на сковороде. Оберкамергер Николай Петрович – истинный патриот, обещал ходатайствовать, чтобы старовояжных служащих и креолов наделяли землей и селили здесь с потомством, при том, старался покончить с ветхим законом, по которому ты, Сысоюшко, сейчас на Кадьяке, а не в Охотске. – Помолчав, Баранов прищурился, окинул промышленных плутоватым взглядом и продолжил.– Разве правительство приказывало строить Павловскую крепость и воевать Ситху? Правительство раздавало награды победителям, а случись надобность и отреклось бы от нас ради выгод политики. Так уж заведено, – с печальным вздохом развел руками. – Мы служим империи, а не империя нам. Но, империя не откажется от Калифорнии, если мы преподнесем ее Отечеству нашему, как Ермак Сибирь, как Чириков и Беринг – Аляску. Правители приходят и уходят, а дела наши, Отечества ради, остаются… – Баранов смахнул с глаз набежавшую слезу умиления, выпрямился, притопнул ногой в мягком сапоге. – Я, старый простреленный ворон, сам поведу корабли в Калифорнию и возьму ее, но не на саблю и штык, а миром и лаской. И повезем мы оттуда дешевый хлеб и всякую снедь не только сюда, но будем кормить Камчатку, Охотск и Сибирь.
Сысой с Тимофеем почтительно молчали. Баранов спохватился, что слишком много говорит, смущенно вздохнул и снова достал четверть. От второй чарки Сысой разумно отказался и отпросился домой.
– А в Калифорнию – всегда готов! – сказал на прощанье, растрогав главного правителя. – Хоть завтра, вот только повидаюсь со своими.
В колониальном магазине на паевые меха он купил сатиновую рубаху Агапе, набрал мешок подарков для домочадцев и до полудня отправился с женкой через горы в хозяйство Филиппа. Идти было тяжело, мешок оттягивал плечи, Сысой то и дело садился, курил, Агапа жевала табак. И снова они двое, через силу, волоклись вверх. Только за горой промышленному полегчало.
Он пришел на заимку голодный и трезвый, отдуваясь, сел возле сенника, ввиду дома. Собаки не лаяли, узнав своих. Из двери вышел Петруха. Вперед выскочил Богдашка Васильев. На руке Петрухи вис, перебирая голыми ногами младенец, надо думать – Федор. «Вдруг, и правда кровный сын?» – пристально вглядываясь в его личико, подумал Сысой. Петруха заметно вытянулся, повзрослел, как всегда чураясь отца после отлучки, улыбчиво, но холодно, поприветствовал его. Богдашка кинулся к бородатому дядьке, попытался сдвинуть с места мешок. Силенок не хватило. Из дома вышла Ульяна с дымящей трубкой в зубах и чернявый Сысоев сын неуверенно переставляя ноги, ухватился ручонкой за ее подол.
После очередной разлуки Сысою неприязненно вспомнился поход в верховья Медной реки, куда Ульку продали в рабство после захвата Якутатский крепости и ее Богом попущенный приплод.
– Что один? – Настороженно впилась она в него сине-зелеными глазами, будто выспрашивала о тайном и греховном, при этом не удостоила мимолетного взгляда, приветливо улыбавшуюся ей Агапу.
– С Васькой промышляли раздельно. Я вернулся другим транспортом. Даст Бог на днях прибудет.
Старый боцман Филипп Сапожников был
