у нее уже иссякал словарный запас и она посылала меня за бутылкой водки в магазин на углу. Она давала деньги, я покупал, мы с ней вместе выпивали. Рассказывала о своей жизни. Когда мы допивали, снова доставала деньги и снова посылала меня за еще одной, но я уже не пил. Ее она оставляла себе. Мы прощались, я уходил. Так повесть была сделана, отредактирована. Кстати, еще один автор «Точки опоры», Миша Кононов, тоже редактировал здесь свою повесть, и описал эту квартиру в романе, довольно знаменитом, он в Германии выходил, про смерть пионерки. Там подробно описана эта квартира. Именно в том состоянии, в котором она была тогда. Потом в этой квартире мне писали рекомендацию в Союз писателей СССР. Сейчас вот вы вступили в Союз писателей, но вы же понимаете, что это уже совершенно другой союз. А тогда буквально через полтора года после вступления мне от Союза писателей как раз и дали эту квартиру, потому что Валентина Васильевна уехала.
Это квартира в особенном доме. Здесь жил Федор Сологуб. Правда, «Мелкий бес» он не здесь написал, но, во всяком случае, все самые замечательные свои стихи, те, которые я люблю, он написал в этом доме. Он очень хороший был поэт. Тончайший. И очень православный. Больше всего я люблю это его стихотворение:
Бедный, слабый ратник Бога,
Весь истаявший, как дым,
Подыши еще немного
Тяжким воздухом земным.
Это стихотворение написано как раз в этом доме.
О переехавших на Разъезжую Федоре Сологубе с супругой написал часто бывавший у них Игорь Северянин в очерке «Салон Сологуба»:
«Когда я познакомился в октябре 1912 года с Сологубом, он жил на Разъезжей улице в бельэтаже, где изредка давал многолюдные вечера, на которых можно было встретить многих видных представителей литературно-театрального Петербурга. Собирались обыкновенно поздно: часам к десяти-одиннадцати и засиживались до четырех-пяти утра. Люди же более близкие, случалось, встречали в столовой, за утренним чаем, и запоздалый зимний рассвет.
Съезжавшиеся гости, раздевшись в просторной передней, входили во вместительный белый зал, несколько церемонно рассаживаясь на его белых же стульях вдоль стен. В одном из углов зала, ближе к столовой, стоял мягкий шелковый диван и такие же кресла вокруг круглого столика. У двери, ведущей в кабинет хозяина, помещался рояль и близ него кожаная кушетка. Одну из стен золотила своим солнечным дождем „Даная“ Калмакова, и громадное панно по эскизу Судейкина звучало своим тоном.
Собиравшиеся вполголоса беседовали по группам, хозяин обходил то одну, то другую группу, иногда на мгновение присаживаясь и вставляя, как всегда, значительно несколько незначительных фраз. Затем все как-то само собой стихало, и поэты и актеры по предложению Сологуба читали стихи. Аплодисменты не были приняты, и поэтому после каждой пиесы возникала подчас несколько томительная пауза. Большей частью читал сам Сологуб и я, иногда — Ахматова, Тэффи, Глебова-Судейкина (стихи Сологуба), Вл. Бестужев-Гиппиус и К. Эрберг. Однажды приехала Т. Л. Щепкина-Куперник, но на просьбу Сологуба и его гостей прочесть что-нибудь, искренне смущенная, отказалась: „Уж какой я поэт, а тем более чтец, — отнекивалась она, — и без меня найдутся здесь, кому читать более к лицу“».
Среди посетителей сологубовской квартиры Северянин называет также и Мейерхольда, Брюсова, Гумилева, Бальмонта, Блока, Леонида Андреева. В его очерке есть и воспоминание о том, как хозяин любил заставать врасплох своих гостей:
«На интимных вечерах, когда после ужина гости переходили в зал и рассаживались кто на стульях, кто на диване, кто просто на диванных подушках на полу и пили коньяк и всех цветов радуги ликеры, как-то само собою гасло электричество, и зал погружался в темноту, нервно посмеивающуюся, упоенно перешептывающуюся, истомно вздрагивающую, мягко поцелуйную. Сологуб, любивший неслышную обувь, внезапно повертывал выключатель, и вспыхнувший свет заставал каждого в позах, могших возникнуть только без света…»
Квартира на Разъезжей впоследствии стала одним из северянинских стихотворений.
В студеный полдень октября, —
В такой обыденный, но вещий, —
У Сологуба на Разъезжей,
От нетерпения горя
Увидеть стильного эстета,
Я ждал в гостиной. На стене
Лежала женщина в огне
Дождя при солнце. Помню, эта
Картина, вся лучистый зов,
Меня тогда очаровала.
Оставил свои воспоминания о доме на Разъезжей и Константин Эрберг:
«Маскарады носили характер домашний. Друзья приходили кто в чем хотел и вели себя как кто хотел. Помню артистку Яворскую (Борятинскую) в античном хитоне и расположившегося у ее ног Алексея Н. Толстого, облаченного в какое-то фантастическое одеяние из гардероба хозяйки; помню профессора Ященко в одежде древнего германца, со шкурой через плечо; Ремизова, как-то ухитрившегося сквозь задний разрез пиджака помахивать обезьяньим хвостом, помню и самого Сологуба, без обычного pince-nez и сбрившего седую бороду и усы, чтобы не нарушать стиля древнеримского легионера, которого он изображал, и выглядеть помоложе. Впрочем, театральные костюмы на этих импровизированных маскарадах не преобладали. По поводу сологубовских ужинов должен оговориться: за столом у него принятой среди русской литературной богемы старых времен водки не было, пили легкое вино, но пили шумно и весело, как мне тогда казалось. По поводу водки при особом мнении оставались лишь некоторые актеры старого закала, да еще А. И. Куприн. „Без водки, — говорил он угрюмо, — русскому человеку никак нельзя. Вот увидите: это до добра не доведет!“».
Глава 23
Проспект Маршала Блюхера, 14 — Роман Сенчин
Роман Сенчин — прозаик, литературный критик, вокалист группы «Гаражная мелодика».
Родился в 1971 году в Кызыле. Лауреат премий «Ясная Поляна», «Большая книга», «Золотой Дельвиг», премии Правительства РФ.
В 2009 году роман «Елтышевы» вошел в шорт-листы премий «Большая книга», «Русский Букер», «Ясная Поляна», «Национальный бестселлер», получил рекордное число критических отзывов. В 2011 году роман «Елтышевы» вошел в шорт-лист премии «Русский Букер десятилетия».
Сенчина я увидел впервые больше 20 лет назад на Всероссийском форуме молодых писателей в Липках. Он, всего на несколько лет старше меня, уже тогда был не в числе учеников (как я), а среди мэтров, руководителей семинаров.
Он сразу нашел свой стиль, судьбу, что в общем-то взаимосвязано. До сих пор он остается верен себе, книги его вызывают неизменный интерес. Ему удалось то, что практически никому не удается — ярко сверкнув в самом начале творческого пути, не померкнуть, не затеряться и до сих пор вызывать такой же живой читательский отклик, как и при первом впечатлении.
Роман Сенчин: Мой дом в Петербурге не отличается архитектурными красотами, долгой
