том, как правильно раздвигать пальцы, как дразнить соперника и как выделываться перед публикой, как выбрать кого-нибудь из толпы зрителей и одарить своим вниманием. И еще чемпионский пояс – обязательно через левое плечо, и уже потом сбросить, когда вышел на ринг. Я не хотел, чтобы Аво, как все, пролезал через канаты. Ему хватало роста, чтобы переступить верхний канат, и это еще больше подчеркивало его габариты. Я разъяснил ему, как прижать соперника, которого он ценит и уважает, и как прижать джоббера одной лишь ногой. Я научил его приему no-sell, то есть притвориться обессилевшим, не оказывать сопротивления сопернику, отскакивать от него, словно мотоцикл при столкновении с прицепом фуры. Научил приему «двойной топор» [12], причем трехкратному, чтобы на середине ринга зажать захватом «беби-фейса» [13] и поввыпендриваться перед негодующей публикой, прижимая соперника к полу. Показал, как поиграть на чувствах толпы, которая уже не верит, что их любимец сможет вернуться в бой. Я научил его уловкам, как грамотно бить соперника по глазам, как не обращать внимания на рефери и наслаждаться негодующей реакцией зала. А когда «беби-фейс» рвался в бой, я сказал, чтобы Броу ложился на пол и терпел захват, но его рука при этом должна была сохранять силу. Важно было дотянуться до огораживающего ринг каната. Я сказал, что большой палец его руки должен дергаться, словно смертельно раненная, но все еще опасная ядовитая змея, хотя прикосновение к канату формально знаменовало его – Броубитера – поражение. Убедив публику в том, что их любимец победил, Броу красиво завершал свою уловку. «На ринге ты рассказываешь историю, – объяснял я ему, – а твое тело – это и есть твой язык. Люди платят не за то, чтобы увидеть подлинную жизнь, – они хотят показной справедливости. Мы же до последнего оттягиваем финал, и справедливость наконец торжествует. Максимальный эффект! Понимаешь меня?» – «Конечно, я все понял!» – отвечал Аво.
Мне приходилось слышать это самое «конечно» от разных людей, но только лишь когда собеседник иронизировал или хотел показать свое полное безразличие. Однако Броу употреблял это слово исключительно в прямом значении, то есть он считал, что это правда: конечно, само собой. Как-то раз мы оказались с ним в Манчестере, штат Нью-Гэмпшир. Заглянули в закусочную, и Аво битый час простоял, рассматривая каменную арку. Он пришел к выводу, что мастер, который сложил ее, был армянином, как и он сам.
– Конечно, – произнес он низким и протяжным голосом, проводя пальцами по камням, до которых только он и мог дотянуться.
– Вообще, мне это напоминает формочку для печенья, – заметил я. – Ты способен заметить разницу?
– Конечно! – повторил он несколько возмущенно.
Тут я понял, что он употребляет это свое «конечно» в значении «я уверен». Я хотел было объяснить ему, что это не совсем правильно, но не смог подобрать нужных слов.
Валентина взяла себе еще одну печеньку.
– Тетка позволяет мне есть печенье, только когда я принимаю гостей. А ваша кошка, я смотрю, ей понравилась.
Действительно, тетка Валентина подхватила Фудзи на руки и бродила с ней по магазину, как носят детишек в салоне самолета.
– Этот молодой человек, двоюродный брат Аво, – сказал я. – Вы не помните его имени?
Валентина сразу откусила полпеченья и стала жевать. Она несколько раз кивнула мне, как бы давая понять, что скажет, как только доест. А я пока сунул себе в карман пару печений.
– Его звали так же, как и моего мужа, – Рубен. Только мой муж всю жизнь звался Роб. А вот фамилия… Петросян.
В этот момент в комнату влетела Фудзи, едва не сметя со стола кофейные чашки. Тетка что-то сказала, и я вдруг понял, что именно она говорит:
– Рубен Петросян? Рубен Петросян?
Глава девятая
Международный турнир по игре в нарды
Шантийи, Франция
23–25 августа 1974 года
ДНЕВНИК МИНЫ БАГОСЯН. КОМАНДА – АРМЯНСКАЯ ССР
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Мама мне часто говорила, что на Западе много чего бесплатного, но все равно я никак не ожидала, что в самолете мне предложат бесплатную еду или что подарят записную книжку-ежедневник с логотипом турнира.
Честно говоря, мне не очень хочется писать о турнире. Когда умер Тигран, нарды мне разонравились. Я бы вообще не стала ничего писать, если бы можно было с кем-нибудь поговорить. Но французского я не знаю, по-русски едва говорю, а единственный армянин рядом со мной – самый паршивый человек во всем мире. Знаете, о чем мы разговаривали? Ни о чем. Ни единого слова, ни одного вопроса. Нуль. Так что я взялась вести дневник.
Ни Рубен, ни я ни разу не летали на самолете. Мне всегда было интересно, как выглядят верхушки облаков. Я думала, они отличаются от из низа – но ничего подобного, такая же скукотища. Единственное, что было интересно во время полета, – так это наблюдать за тем, как изгибается горизонт. Я и так знала, что Земля круглая, но тут все же задумалась о том, что если мир в вправду круглый, то я смогу вернуться к началу и снова увидеть Тиграна. А Рубен весь полет промолчал.
В расписании турнира значился Париж. Там даже было изображение Эйфелевой башни. Но нас отвезли в Шантийи – это час езды от «города любви». Я несколько разочарована. Вот будь со мной Тигран, я бы упросила его съездить в Париж. Я всегда говорила, что люблю учителя, как родного дядюшку, но это не совсем так. Я действительно любила его, но это было скорее не физическое влечение, а своего рода соперничество с ним. Совсем юной я мечтала о том моменте, когда его жена отведет меня в сторонку и скажет: «Слушай, я уже довольно старая, у меня уже не та прыть – а ему нужна женщина помоложе. И хоть мне этот расклад не по нраву, но ты единственная, кому бы я доверила своего мужа». Мечтать-то мечтала, но мне это казалось чем-то чудовищным, а теперь я бы вполне приняла такое предложение. Но – нет…
Кто скажет, как я буду вспоминать учителя в будущем? И что будет связано с воспоминаниями – Москва, Париж, Шантийи?
Всего три дня – небольшой срок, чтобы хорошо узнать то место, куда мы приехали. Особенно если учесть, с кем я путешествую. В самом деле, можете представить себе поездку во Францию с Рубеном Петросяном? Унылый мальчишка оказался в таком жизнерадостном месте! После ужасного несчастья с Тиграном нам, в общем-то, везло, но Рубен все равно
