рассказывал мне про этот случай, – положительно, я никогда еще не видел столь гордившегося своим успехом человека.
Затем Броу рассказал мне, что послужило причиной его неудачи. Рост – из-за которого я и обратил внимание на него в баре Лос-Анджелеса. Для меня – самое то, но на родине это обстоятельство разрушило его карьеру. Габариты сделали Аво уязвимым на борцовском ковре. Соперники тыкались в его огромные ножищи, и из-за большого объема грудной клетки Аво постоянно приходилось удерживать равновесие. Нужно было сохранять контроль над собственным телом, отчего его движения становились неуклюжими, словно он пытался бежать под водой. После того как ему исполнилось тринадцать, его перестали посылать на турниры. Но что самое обидное и непонятное – из Москвы прибыл чиновник, чтобы изъять запись Чайковского…
Я спросил Валентину, общается ли она сейчас с Аво, но та отрицательно покачала головой. Скорее всего, он перестал посещать ее уроки в семьдесят восьмом, когда я встретил его в «Выстреле», но говорить об этом мне показалось излишним.
– Я почему-то думаю, что он сейчас где-то отшельничает и переводит стихи, – сказала женщина.
– Стихи?
– Он решил создать проект… свидетельства тех, кто пережил геноцид. Поначалу Аво хотел перевести на английский произведения Туманяна – это наш национальный поэт. Туманян сам пережил Катастрофу. Я сказала, что это очень хорошая мысль, однако дело в том, что поэзия – это совершенно другой способ выражения мыслей, и посоветовала ему начать с чего-нибудь попроще. Аво вроде согласился, но как-то неохотно.
– Стихи… – произнес я. – А как долго вы были его преподавателем?
– Несколько лет. Мы познакомились в семьдесят пятом, когда он только переехал в США. У него была пара друзей – ребята учились у меня, а потом он и сам присоединился. Он совсем не говорил по-английски, но мы быстро достигли значительного прогресса. Было довольно забавно: тут ведь как здороваются – «Хай!» А по-армянски «хай-ка» означает: а где тут армянин? Так вот, поначалу у него было совершенно опрокинутое лицо, и он буквально вздрагивал, когда слышал «Хай!». И все спрашивал: «Откуда, мол, все тут знают, что я из Армении?» Так что пришлось объяснять, что просто здесь так приветствуют друг друга. А он-то думал, что его хотят обидеть.
Женщина рассмеялась и добавила:
– К тому времени, как ему удалось устроиться на работу в том баре, «Выстрел», он уже вполне сносно говорил. Ну, если не считать некоторых слов-паразитов.
Я понял, что имела в виду Валентина, – словечко «бро». Аво подхватил его у завсегдатая бара, сына священника-пятидесятника, который называл остальных людей братьями и сестрами. Ну, если точнее – «бро». Как бы то ни было, редуцированное словцо намертво застряло в лексиконе Аво и пустило обширные корни. Аво употреблял его, словно некий знак препинания: «Эй, бро, когда следующее выступление?» Или: «Слушай, бро, мне нравится этот штат – лошадей здесь поболее будет, нежели людей!» Еще он мог сказать: «А расскажи-ка мне что-нибудь о твоем младшем, брателло!» Поначалу это звучало довольно забавно, потом я привык, и вот теперь, оглядываясь в прошлое, я испытывал какое-то трогательное чувство. Все это никак нельзя измерить, сосчитать, дать количественную оценку, но мне кажется, что именно это слово – «бро» – превратило Аво в настоящего американца, а все прочее – гражданство, музыка, еда, стиль одежды и так далее – не оказало на него никакого влияния.
– «Выстрел»… – вздохнула Валентина. – Как же я скучаю по тем временам! Я специально возила туда Дарью прогуляться, чтобы посидеть в баре. Это была своего рода уловка – тайно от всех прийти туда.
– Н-да, все очень изменилось, – сказал я. – Теперь там розовые волосы и все такое…
– Да странно все это. Действительно, все меняется. Мы состарились. После того как Лонгтин уволился, меня уже не пускали в бар с собакой. Пришлось забыть про это место.
– Валентина, – сказал я, – тут вот парни из этого бара сказали мне про одного невысокого мужичка в костюме. Он что, тоже учился у вас?
Женщина подцепила печеньице, что лежало на тарелке между нами, и поднесла ко рту.
– Вы сыщик? Полицейский?
– Что, похож на копа? – рассмеялся я.
– Ну, тот человек тоже спрашивал меня про Аво, хотя и зашел с другой стороны.
Валентина проглотила кусочек печенья и продолжила:
– Мы с Аво на тот момент не виделись около двух лет. Я понятия не имела, где он. А может, он вернулся в Армению. Не всем подходит эта страна торговых центров, особенно если ты приехал из Советского Союза… Тот мужчина в костюме – это его двоюродный брат. Мне он показался довольно-таки милым человеком, помоему, он разыскивал своих родных, вот и все. Когда он пришел ко мне, он сидел как раз на вашем месте, и костюм у него был прямо-таки с иголочки, какого-то оранжевого цвета, и еще шелковый голубой жилет и галстук… Он вежливо попросил, чтобы я не позволяла Дарье прыгать ему на колени, – понятно, костюм был очень уж хорош и прекрасно подогнан по его щуплой фигуре, ведь обычно на таких костюмы болтаются, как на вешалке. Было довольно странно, что они с Аво родственники. Короче, он сел на этот самый стул, и мы немного поговорили. Молодой человек хорошо владел английским, ну, разве что речь его отличалась некоторой манерностью. Я сказала ему, что Аво собирается перевести на английский язык стихи Туманяна, и он заверил меня, что, скорее всего, так и будет – Аво не отступится. Аво крупный, сказал он, но у него утонченное восприятие. Готова подтвердить. Однажды я помогала Аво переводить показания свидетелей преступлений турок, и там был рассказ одного мальчика, который забрался на дерево и видел, как солдат отрезал голову его отцу. Я бы употребила именно этот глагол – «отрезать», но Аво считал, что более уместным будет глагол «сорвать». Я стала объяснять, что срывают цветы или фрукты, но Аво не согласился. «Сорвал», – сказал он. У него действительно очень тонкое восприятие, даже на уровне языка. Я постоянно рассказываю эту историю моим ученикам. У нас на витринах, где выставлены недорогие изделия, написано «фианит» или «цирконий», никто не будет писать «заменитель бриллианта». А я, разговаривая с вами, употребляю слово «геноцид», но мне оно кажется чересчур академичным. С теткой мы говорим «потрясение» или «разрыв». Согласитесь, смысл меняется. Слово может резко менять восприятие мира.
Я размышлял о языке, которому сам обучил Аво, – о языке рестлинга. Я показал ему, как можно рассказывать свою историю при помощи тела, как сосредоточиться на каждом мускуле, каждом сухожилии; о мимике, о
