*
Внеочередное донесение начальника 3-го отделения 525-го лагеря города Сталинск[21]
Докладываю, что 3.05.1946 осужденный по ст. 58, бывший капитан «РОА» ФРОЛОВ Д. А. в 17:30. был убит при попытке к бегству. Захоронен в общей могиле за пределами лагеря.
* * *
Некролог в газете «Вечерняя Москва» от 23 сентября 1968 года
С глубоким прискорбием сообщаем, что 19 сентября от инфаркта скоропостижно скончался ветеран Великой Отечественной войны, герой-подпольщик Бурматов Владимир Васильевич. В тяжелые военные годы он в бессознательном состоянии попал в плен к немцам и для вида согласился сотрудничать с изменниками родины. В действительности же Бурматов создал и возглавил подпольное антинацистское сопротивление, координировал диверсии и саботаж на немецких военных заводах. Был схвачен гестапо и брошен в Моабитскую тюрьму, а затем оказался в концлагере Заксенхаузен и пребывал в заключении, пока его не освободили советские войска. Ошибочно был осужден на 10 лет лагерей, в 1955 году освободился и тогда же полностью реабилитирован и восстановлен в звании. Последние годы своей жизни полковник Бурматов читал лекции, писал мемуары и хотел заняться преподавательской деятельностью, но этому не суждено было сбыться. Выражаем родным и близким ветерана глубокие соболезнования.
Глава четырнадцатая
Не надо печалиться вся жизнь впереди.
Старый дворник докурил беломорину, затушил ее и кинул в урну. Неохотно встал со скамейки, взял метлу и поковылял по аллее. Нужно было подмести еще один дворик, а потом забежать домой, пообедать, может быть, немного подремать.
Старик жил так уже двадцать лет. Из лагеря он освободился в 1955-м, как и многие другие. Пытался найти жену и сына, наводил справки — выяснилось, что Маша, узнав о его судьбе, решила жить с другим, переехала в Москву.
«Ну и славно», — подумал он тогда.
И сейчас он так же думал примерно обо всем: «Есть работа, пусть и дворником — ну и славно, хоть что-то полезное сделает в жизни. Есть небольшая квартирка, пусть и совсем тесная — ну и славно, зато тепло. Есть небольшая зарплата — ну и славно, больше и не надо ничего».
Старик шел по весенней аллее, щурился на солнце, смотрел на прошлогоднюю пожухлую траву и черные пыльные листья под ногами.
Люди вокруг уже спешили на работу, у остановки автобуса собрались молодые студентки, катались по улице «москвичи» да «запорожцы». Город проснулся.
Дворник хотел было дождаться зеленого светофора и перейти уже через дорогу, но заметил вдруг, что на скамейке у поворота читает газету некий дядечка средних лет, в красивом черном пальто и в шляпе.
Заметив дворника, дядечка оторвался от газеты и вгляделся в него ненадолго, будто узнал, но потом, видимо, понял, что обознался, и продолжил читать.
А дворник узнал его.
Узнал красное лицо майора Цвайгерта с прямым римским носом, изрытое оспинами, с голубоватым бельмом на правом глазу.
Именно так он и выглядел тогда, в сорок третьем. Не изменился ни капли.
Дворник выронил метлу. Ноги его задрожали, в горле застрял горький ком.
Ему показалось, что сейчас он потеряет сознание.
Непослушными ногами поковылял он к Цвайгерту; тот больше не смотрел на него, но когда дворник оказался возле скамейки, удивленно поднял голову, ожидая вопроса.
Старик не решался ничего сказать. Он завороженно смотрел на Цвайгерта и ничего не понимал.
Цвайгерт отложил газету на скамейку, выразительно посмотрел на дворника и робко спросил, видимо, поняв, что от него что-то хотят.
— Чем могу помочь? Вам что-то надо?
Дворник сглотнул слюну и дрогнувшим голосом сказал:
— Это же вы…
Цвайгерт хмыкнул:
— Ну, я… В каком смысле? Мы встречались?
— Это вы… — продолжил дворник. — Майор Цвайгерт! Вы!
Цвайгерт смутился:
— Вы меня с кем-то путаете, уважаемый. Никакой я не майор… Вы выпили, что ли?
Дворник растерялся, крепко сцепил пальцы рук, чтобы не так дрожали.
— Точно же вы… Слушайте, не издевайтесь! Это я, Гуляев! Помните меня?
— Да что мне с того, что вы Гуляев? Слушайте, никакой я не майор, я даже в армии не служил. Учитель я в школе, историю детишкам преподаю. И никакой я не Цай… Цвай… да что вы лопочете?
У дворника сильно кольнуло вдруг с левой стороны груди, потемнело в глазах. Одной рукой он схватился за сердце, а другой, опершись на скамейку, осторожно уселся и тяжело задышал.
— Вам плохо? — спросил учитель. — Давайте добегу до таксофона, вызову скорую!
Дворник покачал головой. В ушах шумело.
Это совершенно точно был майор Цвайгерт — и тот же голос, и те же оспины на красном лице, и такой же нос, и бельмо на глазу…
— Но это же вы! — взмолился дворник. — Почему вы обманываете?
— Вам плохо, — сказал учитель. — Ждите здесь, я позвоню в скорую. Вот хотел же взять с собой валокардина…
Он уже встал со скамейки, но дворник одернул его за рукав:
— Не надо врача, не надо.
— Да как не надо? Вы белый весь и бредите! Сердце болит?
Сердце действительно сильно болело. В глазах мутилось.
Старик простонал, прижимая ладонь к груди.
— Слушайте… — сказал он. — Если вы и правда не он…
— Я не он, — терпеливо ответил учитель. — Я сейчас вызову вам врача.
— Нет-нет. Если вы не он… У меня просьба.
— Что нужно?
Дворник вновь тяжело вздохнул: грудная клетка будто уменьшилась в размерах и со всей силы сдавливала сердце, и немели ноги, и он уже не чувствовал пальцев.
Он поднял глаза на учителя, стоявшего прямо перед ним, и сказал:
— Знаете что? Приставьте мне палец ко лбу. Как будто стреляете из пистолета.
Учитель ошеломленно развел руками:
— Да что за бред!
— Это важно! — почти простонал дворник. — Пожалуйста, я очень прошу! И как будто выстрелите… Да-да, пальцем.
Он взял сам его за руку, выставил вперед его указательный палец, направил себе в лоб.
— Какой же бред… — бормотал учитель. — Ладно, что ж с вами поделать.
Учитель приставил палец к вспотевшему, морщинистому лбу дворника.
— И что теперь? Стрелять?
— Да, да… — шептал старик. — Как будто выстрелите. И скажите одну фразу. Скажите: «Гори огнем».
Учитель вздохнул, выстрелил пальцем в голову дворнику и сказал четко, уверенно, таким знакомым голосом:
— Гори огнем.
Новорожденный просыпается в открытом обугленном гробу, и в ноздри бьет запах дыма, и своды старого храма разрисованы адскими фресками с круговертью огня и реками крови; и сквозь огромную дыру вместо купола сияет ярко-алое небо.
Новорожденный с трудом приподнимает голову и смотрит на свое грязное голое тело; хватается за края гроба, ломаются сгнившие доски, и он падает на холодный пол.
Он ошеломленно
