В то время в воздухе витала смерть. Внутренне я чувствовал, что начинаю терять над собой контроль. И, видимо, Анна Винтур это замечала. В начале девяностых она спросила меня, не хочу ли я уехать из Нью-Йорка, пару лет пожить в Париже и поработать в офисе Vogue на бульваре Сен-Жермен. Это было щедрое предложение, свидетельствующее о широте души и любви в сердце Анны. Она отреагировала на мои потери не так, как это сделал бы обычный босс. Это была не «ядерная Винтур», как ее называли таблоиды. Она проявила себя как заботливый друг.
Конечно же, я согласился.
Все было организовано шефом парижского бюро американского Vogue Сьюзен Трейн, являвшейся членом сообщества Colonial Dames[21]. Сьюзен приехала в Париж в 1951 году и стала здесь душой общества. Она была любимым американским редактором моды Дианы Вриланд, и по этой причине Грейс Мирабелла неофициально отказалась от ее услуг. Но Сьюзен любили также С. И. Ньюхаус и его супруга Виктория, поэтому Грейс не удалось ее уволить.
Когда я начинал работать в Vogue, миссис Вриланд позвонила мне и пригласила на ужин, чтобы обсудить «кризисную ситуацию со Сьюзен Трейн». Она очень беспокоилась о здоровье Сьюзен, так как Vogue был всей ее жизнью. Она никогда не была замужем, у нее не было детей, никого, кроме пары миниатюрных такс коньячного цвета по имени Найсли и Гого.
«Повидайся со Сьюзен, когда поедешь в Париж писать о коллекциях», – сказала миссис Вриланд.
На протяжении многих лет миссис Вриланд поддерживала эту дружбу, подпитывая ее личными просьбами. Например, она могла переслать Сьюзен Трейн свои вышитые подушки и попросить ее найти лучшего мастера по реставрации вышивок в Париже. Я был рад, что воспользовался возможностью. Сьюзен позаботилась о том, чтобы мой переезд в Париж прошел максимально гладко. Как только я устроился, Сьюзен пригласила меня к себе на мой первый после возвращения в Париж ужин.
“ Иногда я проводил выходные с Джаннии Версаче и его партнером Антонио д’Амико на озере Комо.”
Она провела для меня экскурсию по квартире и рассказала, что была любимицей Парижа в пятидесятые. В ее спальне на почетном месте среди аскетичного убранства висела знаменитая работа Рене Грюо, на которой она изображена в костюме Balenciaga цвета голубого веджвудского фарфора, в шляпке-таблетке и длинных белых перчатках.
Мы говорили о том, каким великим человеком была Диана Вриланд и как тяжело было ее потерять. «Знаете, что сказала мне Грейс Мирабелла, когда пришла к власти? Она позвонила мне по телефону и произнесла: «Сьюзен, расслабься, не переживай». Типичная Грейс, всегда изъясняющаяся вокруг да около.
Сьюзен очаровывала своими знаниями и американским стилем; она носила элегантную простую одежду, красивые шарфы, брюки и соответствующие этому образу строгие туфли на невысоком каблуке. Она резюмировала влияние, которое Ив Сен-Лоран оказал на моду: «Мы носили брюки. Теперь мы носим длинные юбки и сапоги. Оставаясь невидимым, он держал руку на пульсе времени. Казалось, он знал, чего мы хотели, еще до того, как мы сами это осознавали. Он все расставил по своим местам».
Сьюзен Трейн никогда по-настоящему не вышла на пенсию и была принята в члены Ордена изящных искусств и литературы за свою блестящую книгу о куклах в нарядах от кутюр во время Второй мировой войны. Фотографом для этого издания выступил Дэвид Зайднер.
«Андре, эти современные молодые редакторы моды ничего не знают. Они даже не знают основ, например что такое вкладка мартингейл на спинке пальто Balenciaga!» – говорила она. Ее разочарование было столь ощутимо.
Были между нами периоды охлаждения, когда она начинала придирчиво инспектировать мои расходы. Это так в духе Condé Nast! И в духе Vogue! Моя квартира на бульваре Тур-Мабур, откуда открывался вид на Дом инвалидов, где похоронен Наполеон, оплачивалась компанией. Телевизор арендовался компанией. Счета в ресторанах оплачивались при условии наличия чека. У меня был постоянный помощник Сирил, который также был моим водителем.
Я стал пользоваться дорогостоящей и очень удобной услугой по ручной стирке в любимой прачечной Лагерфельда, расположенной на Правом берегу. Мои простыни, рубашки и остальная одежда сдавались в стирку и химчистку, и все это списывалось на расходы, отчет о которых сдавался в парижское бюро и, я полагаю, направлялся в Нью-Йорк. Не жизнь, а мечта.
Я очень сдружился с Миуччей Прада и Томом Фордом. Иногда я проводил выходные с Джанни Версаче и его партнером Антонио д’Амико на озере Комо, коротая время в халатах за бесконечным просмотром фильмов перед легким ужином. После него мы смотрели старое доброе голливудское черно-белое кино.
Должность парижского редактора Vogue – работа серьезная. Анна отправила меня сюда не только потому, что я, по ее мнению, нуждался в переменах, потеряв недавно бабушку и миссис Вриланд, но и потому, что верила в мои способности и вкус. Я искал места для съемок ключевых рубрик, выступал послом крупных Домов моды и европейских гигантов, открывал и исследовал нарождающиеся фэшн-тренды. Я не мог поверить, что я снова в Париже, эпицентре стиля и моды, и могу видеться с Карлом почти каждый день: ужинать вместе, совершать ежедневный обход его любимого книжного магазина, а затем перемещаться в Café de Flore, чтобы заказать сыр, вареные сосиски и салат. Конечно же, такая работа налагала на меня большую ответственность.
Анна ставила передо мной конкретные задачи, часто напрямую связанные с тем, что делал Карл. «Андре, мы готовим материал про Карла, из Монте-Карло приедет Хельмут Ньютон его снимать, и я хочу, чтобы ты руководил съемкой».
Я был негласным редактором по Карлу Лагерфельду; его присутствие в Vogue было чрезвычайно важно как в смысле контента, так и в финансовом плане. Анна не поручала мне самому писать о нем статьи, иначе это выглядело бы кумовством. Вместо этого она пригласила прекрасного журналиста из The New Yorker. Я был рядом, чтобы присмотреть и посодействовать. Карл, слега располневший, возлежал на диване с густым слоем макияжа на лице и веером, за которым он мог спрятаться. Мне нужно было сделать так, чтобы и Карл, и Vogue были счастливы. И, поскольку я находился как раз посередине, все сошлось идеально.
У нас с Карлом практически во всем было много общего. Его баловала мама, меня – бабушка. Он любил своего отца, хотя и видел его редко. Подобные отношения были и у меня с отцом. Мы оба находились на стадии набора изрядного лишнего веса. Я думаю, мы оба пережили унижение в детстве, но Карл никогда не распространялся о своих личных обстоятельствах. Хотя он упоминал, что мать в юности привязывала его к кровати кожаными ремнями, чтобы он не ел по ночам. Еще он рассказывал, что, когда ему было восемь, мать говорила: «Ты напоминаешь мне старую лесбиянку» и «Ты похож на меня, но не так хорош».
