Следует также задуматься о том, как эти картины создавались в течение этих 30 лет; – одна была создана в мансарде в Ницце – другая в темной парижской комнате, третья в Берлине – несколько в Норвегии, но все они писались в путешествиях, в сложнейших обстоятельствах, в условиях жесточайших преследований – без малейшей поддержки.
То помещение, которое они должны были украсить, было своего рода воздушным замком.
Если бы мне в нужное время была оказана необходимая поддержка, эффект был бы совсем другим – и фриз получил бы иной масштаб и дал бы более полный и мощный образ бытия, чем эти документы.
Я прошу тех критиков, на которых я ссылаюсь, прийти на выставку в такой день, когда все заливает яркий, теплый солнечный свет, и в дымке солнечных лучей картины серии видятся как единое целое. Не стоит педантично изучать разность техник и недостатки живописного мастерства. Я думаю, что они в любом случае смогут разглядеть замысел и расслышать то унисонное звучание, что объединяет все картины этой серии.
Меня никогда не привлекала идея заполнения стен, и такого рода мысли меня никогда не занимали.
Я думаю о Сикстинской капелле. Работы Микеланджело вовсе не создают впечатления, будто они нужны лишь для украшения стен. Это декоративные картины, совмещенные друг с другом. И все равно я нахожу этот зал самым прекрасным в мире.
Есть еще один критик, который, надеюсь, не будет льстить себе тем, что я обратил на него внимание. Этот жалкий полухудожник-полукритик, занявший вакантную должность в газете «Афтенпостен», служит кучером на той навозной телеге, которая вот уже целых 40 лет вывозит грязь из этих авгиевых конюшен прямо в сад искусства.
Ну что ж! Как я уже много раз разъяснял, я намеренно не пожелал придать серии окончательную форму.
Но я хочу заявить:
Я нахожу, что уже сейчас, в том виде, как она выставлена у Бломквиста, она более чем удовлетворяет требованиям, предъявляемым к декоративному фризу.
Я не считаю, что фриз всегда должен обладать той ровной однородностью, которая так часто делает декоративную живопись и фризы такими уныло-скучными, что об этой декоративной живописи и фризах только и можно сказать, что их почти никогда не замечают.
Фриз, как мне кажется, вполне может иметь воздействие, аналогичное воздействию симфонии. Он может взмывать к свету и нырять в темные глубины. Его сила может местами расти, местами падать. И все равно все картины могут звучать похоже, отдаваясь эхом друг в друге. И там и тут могут прорываться пронзительные звуки и барабанные дроби.
И все равно может возникнуть ритм.
Даже сейчас, у Бломквиста, этот фриз уже воздействует как симфония, в нем есть ритм. И можно при желании ясно это увидеть… несмотря на то, что развеска, выполненная в спешке, оставляет желать лучшего.
Кроме того, я совершенно не согласен с мнением, будто фриз должен состоять из картин одинакового формата. Напротив, я считаю, что разность форматов делает его более живым. Кроме того, для наддверного и надоконного пространства часто бывают необходимы картины иных форматов.
_________
Эту серию картин я считаю одной из моих самых значительных работ, если не самой значительной.
Она так и не встретила понимания у меня на родине. Раньше всех и лучше всех ее поняли в Германии.
Но и в Париже ее встретили с одобрением; уже в 1897 году она получила почетное место на центральной стене в последнем, лучшем зале на выставке L’Independant[100] – и там были выставлены те из моих картин, которые лучше всего поняли именно во Франции.
Небольшое заключительное замечание:
Вечно недовольный, унылый рецензент из издания «Листки интеллигенции» пишет, что все это он уже видел – то, что в газете, которая считается самой скучной в стране, работает самый скучный рецензент, совершенно понятно, но он все же мог бы вспомнить о своем почтенном возрасте – а он уже приближается к старческим летам, и ему следовало бы знать о том, что с тех пор, как выставлялось предыдущее поколение, уже успело вырасти новое. Этот же критик предсказывает, что еще появится меценат, который предоставит фризу помещение, купив участок и выстроив на нем дом. На этот раз его предсказание верно. Я сам уже выстроил для них дом. И если в один прекрасный день этот критик соизволит оставить свою кислую мину, то он вполне может зайти и посмотреть на них.
1928
Искусство и природа. К свету
Осло, 1890
Искусство и природа
Искусство противоположно природе.
Произведение искусства есть лишь плод внутреннего мира человека.
Афиша выставки эскизов к оформлению Аулы Университета Осло. 1914
– Искусство есть форма образа, возникшая через призму человеческих нервов – сердца – мозга – глаз.
– В искусстве проявляется тяга человека к кристаллизации.
Природа – вот то извечно-великое царство, которое питает искусство. —
Природа есть не только то, что видно глазу – это и внутренние образы души – образы на обратной стороне век. —
[…]
К свету
Я подал на конкурс по оформлению Аулы два эскиза
– «История» – которую приняли – и другой
«К свету» – «Людская гора» или людская колонна —
множество обнаженных людей, взбирающихся к свету —
образующих словно бы колонну, возносящуюся к солнцу. —
Это должно было стать ключевой картиной – на остальных площадях по длинным боковым стенам должны были
изображаться люди в борьбе и движении. —
На одной буря – люди, которых природная катастрофа
обращает в бегство – на другой стороне
радуга – люди в покое и надежде на мир
и солнце. —
Над этой серией я работаю в Скёйене —
получается своего рода продолжение «Фриза жизни». —
Людская гора. Уголь, акварель. 1909/1910
1929
Каталог выставки
Осло, галерея Бломквиста, 1929
1889–1929
Небольшие отрывки из моего дневника
(1929)
Сен-Клу, 1889
Хватит писать интерьеры, читающих людей и вяжущих женщин.
