я не мог уснуть. Меня влекло к черепу! Это был нестерпимый позыв, и, не будучи в силах совладать с ним, я все-таки выглянул из-под одеяла и в темноте нашел его глазами. Хотя отблеск луны не касался его, но он четко и выпукло выявлялся посреди моего стола, и даже, как будто, обратив ко мне свои темные орбиты, ждал меня: вот-вот заговорит!
Вздорная мысль об этом снова возвратила меня к действительности и нелепость моего состояния стала для меня очевидной. Мне вся эта история наконец надоела. Я решительно вскочил с постели, схватил газету, набросил ее на костяное темя, закрыл череп и, возвратившись в постель, поворотился лицом к стене.
«Завтра надо от него избавиться, — подумал я. — Бог с ним, не стоит из-за всякой дряни портить себе нервы».
III
Я закрыл глаза и, собираясь уснуть, принялся думать о том, кому бы подарить этот череп и вообще, что с ним сделать. И потому забыть о черепе я не мог, а наоборот, он настойчиво продолжал занимать мое воображение. Я отбивался от мыслей о нем, негодовал даже, но тяготение к нему брало верх. И, тогда, просто для того, чтобы уступить своей психической потребности и затем уже окончательно успокоиться для сна, я повернул лениво лицо к черепу.
На миг я словно перестал жить: череп смотрел на меня в упор во все свои огромные орбиты.
Он как будто торжествовал — газеты на нем не было. Он сбросил ее с себя, она белела на полу.
Когда момент состояния, равного бесчувствию, ослабел и мысль моя опять заработала, я понял, что я пережил припадок такого ужаса, какой даже недоступен определению. Но сменивший его уже сознательный страх вызвал во мне порыв исступленного отчаяния. Моя судьба висела на волоске, необходимо было действовать немедленно, чтобы успеть спасти себя.
Поведение черепа было ясно, и становилось очевидным, что кто-нибудь из нас должен погибнуть.
Мой взор уже не избегал вида этого ужасного гостя, свалившегося из ада в мою жизнь. Мы долго, скрестивши взгляды, созерцали друг друга пред решительным боем.
Я был окружен ужасом, и безвыходность моего положения снабжала меня силой для борьбы. Я чувствовал больше, чем понимал, что только посредством уничтожения этого черепа возможно мое освобождение. Бешеным прыжком я очутился около стола и мои ладони и пальцы ощутили в своей власти упругую костяную массу, холодную и скользкую и необыкновенно отвратительную. Это чувство острого отвращения впилось в меня тысячами жал, и я, в пароксизме невыносимой ненависти, стал колотить проклятым черепом о стол, о стену, душил его в потребности раздавить, раздробить его па куски. Череп сопротивлялся с дьявольской силой. Он при каждом ударе вырывался из моих рук, но я не выпускал его, прижимал к груди, сдавливал коленями, всадил пальцы в его орбиты и старался разорвать его. Все мое существо было поглощено потребностью расколоть этот угловатый костяной шар, который словно стонал и скрипел от боли и ярости в моих руках под сыпавшимися на него ударами, толчками, под напором всех моих мускулов. Он вертелся в моих руках, хватал зубами мои пальцы, колол и кусал руки, цеплялся за мое белье. И хотя его сопротивление увеличивало мои силы, но меня наконец стало одолевать опасение, что борьба моя безнадежна, что кость не хочет поддаваться моей ярости и что приближается момент, когда мне придется уступить своему врагу и бесповоротно погибнуть. Тогда в последних усилиях я судорожно сдавил череп и вскочил на подоконник; удерживая из всей мочи своего противника, я одной рукой старался разбить стекло с целью выбросить его за окно и таким образом наконец освободиться от его близости, присутствия и даваемого им ужаса. Но когда от моего бешеного удара звон стекол откликнулся по всей комнате, в эту последнюю минуту, череп сделал отчаянное, порывистое движение в моих объятиях, словно оттолкнул меня, и, вырвавшись, бросился вниз! Подпрыгивая по полу с гулким хохотом, почти с криком торжества, он, перевернувшись несколько раз, стремительно закатился под мою кровать и затих там.
Хотя поражение ощущалось полным моим существом, мне ничего не оставалось, как продолжать борьбу. Моя беспомощность посылала меня на дальнейший бой, моя беззащитность заставляла меня снова броситься на замогильного противника. Я с рыданием ярости соскочил с подоконника, схватил мою палку и, стоя на коленях, стал шарить палкой под кроватью. Произошла новая схватка. Моя палка скоро настигла череп в углу, ударила его и откатила. Затем она стала хватать его, стараясь зацепить. Череп вертелся и гудел под ее ударами, метался и, наконец, медленно выглянул из-под кровати.
Уцепившись за палку, он добрался до ножки моего стола и улегся здесь, не спуская с меня своих глубоких орбит. Я, в свою очередь, крайне обессиленный этой борьбой, опустился в изнеможении на свою кровать и уже не старался избегать взора черепа. Беспомощность иногда успокаивает, и я не видел ничего, кроме своего ужасного врага.
Мы долго созерцали друг друга, скрестивши взоры, и вот, постепенно, почти незаметно для меня, темный, полный печальной холодности взгляд черепа стал стушевывать, смягчать мой страх, которого раньше я словно требовал и к которому стремился. И против моей воли, совершенно неожиданно для себя, я тихо обратился к черепу с вопросом:
— Что ты от меня хочешь?
Череп медленно раздвинул, словно на резиновых связках, свои желтые и крепкие челюсти, и я почувствовал его ответ, потому что череп говорил как-то без проявления голоса, хотя каждое слово его отчетливо достигало меня и попадало в мое внимание.
— Я? — удивлялся он. — Я, кажется, тебя не трогал и к тебе не стремился. Ты меня похитил с кладбища и притащил сюда. Ты ведь меня искал, значит, я тебе нужен.
Я не нашел, что сказать черепу. Он был прав, и виновато, едва не плача, я только мог проговорить:
— Мне страшно!
Я словно просил помощи у того, кто окутывал меня этим ужасом. И меня достигло то впечатление, которое было вызвано в черепе моими словами. Я получил такой ответ:
— Почему ты меня боишься, что во мне страшного? Ты на меня бросаешься, швыряешь, бьешь меня, тогда как я тебя не трогал, не обижаю и, вообще, не причиняю тебе никакого вреда.
— Я не знаю, что со мной, почему я притащил тебя сюда и не знаю, что ты от меня хочешь и что со мной будет.
Я находился в крайне подавленном состоянии, и все мое
