действиях и поступках. А потом еще осознать, что всему виной наполовину была курносая девушка, благоухавшая первоцветом – как ему казалось, хотя он этого и не знал, – и наполовину… Англия!.. Все это – в два часа ночи на десятиградусном морозе… Будь он проклят, весь этот холод!..
А почему это он так разволновался?.. Да потому, что Англии, как раз вовремя, дали возможность не подложить свинью своим союзникам!.. «Надо полагать, что успеха в этом славном, но таком трудном деле удалось добиться только благодаря сотне тысяч таких сентиментальных парней, как я сам, которые сходным образом слишком дали волю своему подсознанию… – подумал он. – Хотя я все равно не подозревал, что в моей душе скрывается нечто подобное!» Пылкая страсть!.. К девушке и родине!.. Это при том, что девушка выступала за немцев… Странное сочетание… Нет, она, конечно же, не выступала за немцев, а лишь не одобряла, когда офицеров с пышущей здоровьем кожей, будто быков, отправляли на бойню смитфилдского рынка… И при этом, вероятно, соглашаясь с ничтожествами, отказывавшимися вливать в Британский экспедиционный корпус новые силы… Да, сочетание действительно странное…
Назавтра, в половине второго, когда окрестности заливал благородный свет зимнего солнца, Титженс вскочил на Шомберга – гнедого, яркого окраса коня с большой, длинной головой, которого второй батальон гламорганширцев отбил у немцев в бою на Марне. Проскакав на нем всего пару минут, он вдруг вспомнил, что забыл его осмотреть. Впервые в жизни у него, перед тем как сесть в седло, напрочь выскочило из головы проверить копыта, колени, ноздри и глаза, а затем затянуть подпругу. Но он приказал оседлать Шомберга к четверти второго и хотя в страшной спешке запихнул в себя обед, как тот каннибал, все равно опоздал на три четверти часа. Поскольку его голова была забита докучливыми проблемами, он намеревался немного проветрить мозги, легким галопом проскакав мимо офицерских хибар, а потом по узкой тропе отправившись в город.
Но после этой верховой прогулки в голове у него так и не прояснилось, как раз наоборот: после утренних строевых занятий, во время которых ему удавалось гнать от себя мысли о Сильвии, его впервые после ночи одолела сонливость. Прежде чем видеться с ней, он хотел понять, чего она добивается. Поэтому наутро ему в голову пришла здравая мысль, что она вознамерилась всего лишь подергать его немного за ниточки, то есть совершить первый попавшийся сумасбродный поступок, а потом насладиться его последствиями.
Минувшей ночью ему так и не удалось хоть немного поспать. Капитан МакКекни, припасший немного какао, которого Титженс раньше ни разу не пробовал, к моменту его возвращения приготовил этот горячий напиток, а потом до половины пятого не давал ему лечь в постель, с поистине мужской страстью рассказывая свою историю, действительно весьма горестную и мучительную. Как выяснилось, незадолго до этого он получил отпуск, чтобы съездить домой и расстаться с женой, которая, пока он был во Франции, сошлась с неким египтологом, состоявшим на государственной службе. Но потом, терзаемый угрызениями совести, как последний мальчишка передумал с ней разводиться. В итоге Кэмпион пригрозил лишить его чина… А бедолага, ко всему прочему согласившийся материально поддерживать супругу с египтологом, буквально тронулся умом и осыпал достойного старика Кэмпиона невообразимым потоком бранных слов… Достойного старика, коим в действительности и был Кэмпион. А поскольку сей деликатный разговор между ними имел место в генеральских покоях, при нем не присутствовали ни дневальные, ни младшие офицеры – Кэмпион посчитал это излишним – способные засвидетельствовать выходку МакКекни. Капитан обладал поразительным послужным списком, по сути, лучшим, чем у любого другого офицера в полку. Поэтому генерал решил, что у подчиненного временно помутился разум, отправил его отдохнуть и набраться сил в подразделение, которым командовал Титженс. Такой поступок нарушал устав, однако чин генерала позволял ему идти и не на такие нарушения, если он считал, что это пойдет на пользу делу.
Оказалось, что в действительности МакКекни приходился племянником сэру Винсенту Макмастеру из Статистического департамента, с которым Титженс давно и близко дружил. Капитан был сыном его сестры, вышедшей замуж за помощника Макмастера-старшего, владевшего небольшой бакалейной лавкой в шотландском Порт-оф-Лейт… В действительности, именно по этой причине Кэмпион и проявил к нему интерес.
Решительно настроенный не оказывать крестнику на воинском поприще неоправданной протекции, генерал в то же время изъявлял постоянную готовность сделать доброе дело, которое, на его взгляд, понравилось бы Титженсу. Все эти обрывочные сведения Кристофер сложил в голове, чтобы обдумать все потом, а когда в половине пятого МакКекни, наконец, угомонился, пошел, пользуясь возможностью, проверить завтрак для солдат, отправляемых в наряд в город, которые садились за столы в разное время, от без четверти пять до семи утра. Инспекция завтрака и кухонь его порадовала, потому как возможность это сделать представлялась ему нечасто, а дежурным офицерам он ни на йоту не доверял.
За завтраком в бараке, оборудованном под клуб-столовую, его задержали командующий базой полковник, англиканский падре и МакКекни. Полковник, настолько старый и немощный, что стоило ему вздрогнуть или кашлянуть, как из него, казалось, тотчас посыплются кости, свято верил, что греческая православная церковь ради обряда причастия должна обмениваться верующими с англиканской, в то время как падре, дородный военный капеллан, питал к православной теологии мрачное, стойкое презрение. Что касается МакКекни, то он время от времени пытался определить причастие с точки зрения пресвитерианской веры. Все они, внимательно выслушав Титженса, пока он распространялся о различных раскольнических течениях католицизма, согласились с его туманным разъяснением, что при пресуществлении облатка становится средоточием божественного присутствия, в то время как во время соприсутствия самым волшебным образом приобретает пористую структуру и вбирает в себя это самое присутствие, словно губка – воду… А потом пришли к единому мнению, что поданный им на завтрак бекон со складов совершенно несъедобен, и договорились сбрасываться в неделю по два с половиной шиллинга каждый, чтобы получать к столу что-нибудь получше.
Купаясь в лучах солнца, Титженс прошелся по проходу между палатками мимо хибары с кустом плетистой розы и увидел ее уже в дневном свете, с немалой долей юмора размышляя о своей официальной вере: о Всемогущем, который, в глобальном масштабе, был великим хозяином всей Англии, этаким грандиозным герцогом, великодушным и внушающим благоговение, который никогда не покидает стен своего кабинета и поэтому никому не показывается на глаза, но при этом знает о своих владениях все на свете, от батрака в своем поместье до последнего дуба. А Христос, еще более благожелательный сын Хозяина, исполняющий обязанности управляющего имением, знает все
