Надо сосредоточиться и реально оценить ситуацию. Энни влюблена в другого мужчину, и если он, Чейз, не чувствует того же по отношению к Дженет… Ну что ж, он мог бы почувствовать. И будет… И тогда история Энни и Чейза закончится раз и навсегда.
Дон уже большая девочка. И должна понять, что жизнь – это не волшебная сказка, заканчивающаяся словами: «И потом они жили долго и счастливо».
Чейз вздохнул. Он уже чувствовал себя лучше. Сновидений больше не будет. Даже если последняя глупая фантазия сбудется, если Энни внезапно проснется и позовет его, он не…
– Чейз?
Голос Энни, нежный и сладкий, как июньское утро, разбил в пух и прах его твердую уверенность.
– Чейз? Ты спишь?
Спит ли он? Почему она спрашивает? Разве не слышит урагана, бушующего в его сердце?
Зашелестело одеяло – это Энни повернулась к нему. Ее лицо в темноте казалось бледным овалом, глаза сверкали, волосы обрамляли лицо и шею, спадая мягкими волнами на изгиб плеча.
Как он любил целовать эти шелковистые плечи…
Чейз кашлянул.
– Привет, – сказал он. – Извини, если разбудил тебя.
Энни покачала головой.
– Нет. Не совсем. Я видела глупый сон…
Она остановилась на полуслове, радуясь, что в комнате мало света и Чейз не заметил краску, залившую ее лицо. Плохо уже то, что ей приснился этот сон. И уж точно не следует пересказывать его Чейзу.
Зачем женщине в здравом уме рассказывать бывшему мужу о своем эротическом сновидении, особенно если оба были в нем главными действующими лицами?
– Какой сон?
– Я не помню.
– Но ты только что сказала…
– Что это? Дождь?
Энни села, прислонилась спиной к подушкам и натянула одеяло до подбородка. Ее руки и плечи были обнажены. Ком застрял в горле Чейза. Она спала обнаженной?
– Да, – проговорил он хриплым голосом.
Энни вздохнула.
– Ммм. Чудесный звук, правда? Здесь стало так уютно.
Уютно? Чейз чуть не взревел.
– Да, – ответил он, – именно уютно.
– А который сейчас час? Скоро утро? Я могу сварить нам кофе.
– Почти двенадцать.
– Как двенадцать? Не может быть! Так темно… – Энни недоверчиво засмеялась. – Двенадцать ночи? Ты шутишь.
– Если бы.
Энни опустила голову. Впереди еще целая ночь. Долгие часы в одной комнате с мужчиной, до которого можно дотронуться, если протянешь руку, с мужчиной, который когда-то был твоим мужем.
Нет. Это невозможно. Она не доживет до утра…
Ерунда. Она не настолько глупа, чтобы считать, что до сих пор влюблена в Чейза. Какая чушь иногда снится! То, что она чувствует, называется просто и ясно – похоть. Придется признать это. В наше время женщина может позволить себе сексуальные эмоции. Это нормально и естественно, как утверждают телевизионные ток-шоу и газеты.
И у нее они есть. Конечно, есть. Чейз всегда относился – возможно, всегда будет относиться – к тому типу мужчин, который способен зажечь ее с одного взгляда. Но заниматься сексом с мужчиной и любить его – это совсем не одно и то же. Она сама говорила это Чейзу только вчера, когда они обсуждали проблемы Дон и Ника.
Правда заключается в том, что секс вызывают гормоны. Любовь – совершенно другое. Это скажет каждый, даже Милтон, который искренне уверял ее, что если она не чувствует к нему физического влечения, то это нормально. Дескать, они и без того прекрасно сумеют жить вместе.
Может быть, он прав.
– Энни? О чем ты думаешь?
Она моргнула и подняла голову. Глаза ее уже привыкли к темноте, и Энни четко видела Чейза, который сидел в кресле и смотрел на нее.
– Ни о чем, – быстро ответила она. – Мне просто любопытно, удавалось ли мистеру Танаке когда-нибудь заснуть на этой кровати. У меня такое ощущение, что матрас набит стальными опилками.
Чейз засмеялся.
– Добро пожаловать в камеру ужасов. А что, президент Кеннеди действительно сидел в таком кресле, чтобы облегчить боль в спине?
– Не думаю, что он пытался использовать его вместо кровати, – ответила Энни, улыбаясь.
– Поэтому и стал президентом. Умный парень.
Энни засмеялась. Ее смех был таким искренним и звонким, что заставил его тоже улыбнуться. Когда-то они часто смеялись вместе. Не над чем-нибудь особенным, просто над рассказами друг друга или над тем, что видели.
Было приятно рассмешить ее снова. Сегодня его радовало все, даже ссоры с ней были лучше, чем улыбки другой женщины. Особенно когда аргументы иссякали, как это часто случалось в старые добрые дни, и он обнимал ее и… хотел ее так же сильно, как она хотела его.
Что она сделает, если он придет к ней сейчас? Если разденется и скользнет под одеяло? Он знал, чем от нее будет пахнуть – духами, медом и сливками. И он почувствует теплоту ее груди и живота и прохладу рук и ног.
Чейз улыбнулся воспоминаниям. Боже, у нее самые ледяные руки и ноги на свете.
У них была игра, в которую они часто играли в такие холодные ночи. Забирались в постель, он обнимал ее, она обхватывала его одной ногой, перебирая пальцами по его икрам, а ее рука скользила вниз по его груди. Он говорил, очень грубо: «Энни, прекрати сейчас же». А она спрашивала: «Почему?» А он отвечал: «Потому что ты совершенно фригидная». «Фригидная?» – возмущалась она. «Фригидная, – настаивал он, а потом переворачивал ее на спину и шептал: – Но я знаю, как это исправить…»
Чейз поднялся на ноги.
– Вот, – сказал он грубовато, бросая одеяло, которым накрывался, на постель Энни, – возьми. Здесь довольно прохладно.
– Я не замерзла. И потом, я не могу взять твое одеяло. А чем будешь укрываться ты?
Сугробом, если бы его удалось добыть. Ему сейчас нужно не согреться, а остыть.
– Я… э-э-э… не буду спать. Я не устал.
– Не устал? Чейз, это невозможно. У нас был ужасный день. Бесконечный день…
– Это точно.
– И ты спал всего лишь два часа. Этого мало.
– Ну, наверное, я просто на взводе. Или дело в том, что не могу свернуться кренделем.
– Ты прав. – Одним быстрым движением она накинула на плечи одеяло и встала с кровати. Чейз видел только ее кожу, мерцающую словно слоновая кость. – Ты будешь спать на кровати. А я – в кресле.
– Не смеши меня.
– Я меньше тебя.
Конечно. Меньше и тоньше. Потрясающе хрупкая женщина. И очень женственная.
– Я могу подогнуть ноги под себя, и мне будет удобно, Чейз. Увидишь. Давай! Меняемся местами.
