* * *
Погрузившись в воспоминания, сама не замечаю, как проваливаюсь в сон. Сплю беспокойно, и, кажется, будто совсем не долго, но когда просыпаюсь — за окном уже темно. И чувствую себя такой разбитой, совершенно не отдохнувшей. Рука затекла от неудобной позы, голова раскалывается. Но больше всего напрягает неприятный запах и мерзкое ощущение несвежести, исходящее от одежды, тела и моих волос. Пытаюсь припомнить, когда последний раз я принимала водные процедуры, и ужасаюсь. Это ведь было еще до моего заключения.
Все, чего мне хочется, это принять душ. Иду в ванную, включаю воду, и плюхаюсь очень долго. С наслаждением. Стараюсь ни о чем не думать, но неприятные мысли сами собой без спросу лезут в голову. Гоню их из последних сил, желая дать своему измученному организму пусть небольшой, но отдых. И в конце концов мне это удается.
После душа чувствую себя так, будто заново родилась. Надевать обратно свою грязную одежду страшно не хочется. Моя треклятая сумка с остатками вещей стоит здесь же, я специально захватила ее с собой в ванную, чтобы переодеться, но эти вещи, кажется, насквозь пропахли тюремным запахом, и мне не хочется к ним даже прикасаться. К счастью, в ванной находится чистый халат.
Надеваю его на себя, и возвращаюсь в спальню, уже испытывая просто дичайший голод. Последний раз я ела еще сидя в камере, и не сказать, что это был плотный прием пищи. Вспоминаю, что Света обещала принести еду, но пробежавшись взглядом по комнате, ничего подобного не обнаруживаю. Должно быть, она увидела, что я сплю, и не стала беспокоить.
Собираюсь ей позвонить, но взглянув на экран своего телефона, непроизвольно вскидываю брови — оказывается, уже глубокая ночь, на часах два сорок. Беспокоить Свету в такое время мне не позволяют рамки приличия, и я решаю отправиться на кухню, чтобы самостоятельно раздобыть немного еды, или хотя бы просто попить. Конечно, мне не дозволено шататься по дому без необходимости, но в данный момент как раз есть эта самая необходимость. По крайней мере, я так думаю.
Отыскать кухню не составляет труда — большие панорамные окна в доме не закрыты портьерами, а ночь ясная, и комнаты щедро заливает лунный свет.
В просторной кухне тоже его достаточно, поэтому холодильник я нахожу без проблем. Открываю дверцу под жалобное урчание своего желудка, который, учуяв близость еды, ошалел окончательно, и принялся мучить меня болезненными голодными спазмами. К счастью, содержимое холодильника оказывается богатым и разнообразным, мне хочется все и сразу, но вдруг справа раздаётся какой-то зловещий шорох, который пугает меня так, что я подпрыгиваю на месте, и едва сдерживаюсь, чтобы не завопить в голос.
— Тшшш! — шипит на меня кто-то из темноты, и я пугаюсь ещё больше, но все же нахожу в себе силы не сбежать в ужасе, а прикрыть дверь, и вглядеться в темноту. — Не шуми, пожалуйста, иди сюда! — раздаётся настойчивый шёпот, и я послушно делаю несколько шагов в его направлении.
Когда глаза снова привыкают к темноте после яркого света из холодильника, я обнаруживаю за кухонной зоной девочку. Я уже видела её однажды, это дочка Баженова. Она сидит в смешной цветастой пижаме прямо на полу, подвернув под себя ноги, а рядом стоит тарелка с сэндвичами.
— Иди, скорее! — торопит меня девочка, делая знаки рукой. — Присядь! Да, вот так…
Потом аккуратно выглядывает из-за угла, прислушивается, и, удостоверившись, что кроме меня здесь больше никого нет, переводит на меня внимательный взгляд.
И на мгновение мне становится не по себе, потому что смотрит она совсем не как ребенок. Взгляд внимательный, строгий, пронзающий насквозь. Прямо как у её отца. Она скользит им по моему лицу, спускается ниже, недолго изучает мой халат и босые ноги, и только после тихонько спрашивает:
— Ты кто?
И вроде совсем не враждебно, даже наоборот, как будто с любопытством, а мне становится дико неловко от ее вопроса.
— Я… Знакомая твоего папы, — отвечаю ей так же шёпотом. — Мы уже встречались с тобой однажды, когда ты со школы вернулась раньше времени, потому что плохо себя чувствовала.
— Ааа, да, точно, — с серьёзным видом произносит девочка. — У тебя платье ещё было такое… красивое. Красное. Будешь? — кивает на тарелку с сэндвичами. — Прости, забыла, как тебя зовут?
— Алена. Да, спасибо, — беру один сэндвич, и не могу удержаться, чтобы сразу не впиться в него зубами.
— Ты папина девушка? — интересуется она, с присущей детям непосредственностью, и я давлюсь бутербродом.
— Тшшш! — снова шипит на меня девчонка, и слегка стучит ладошкой по спине.
— Нет, — кручу я головой, откашлявшись. — Нет.
— Жалко, — тоскливо вздыхает она, берет с тарелки свой сэндвич и откусывает от него небольшой кусочек.
— Почему жалко?
— Да уж нашёл бы он себе кого-нибудь, я была бы рада.
— А ты чего на полу… ешь? Почему не за столом?
— Да я от мигеры прячусь.
— От кого? — переспрашиваю, решив, что мне, должно быть, послышалось.
— От Светки, — морщит нос девочка. — Она если увидит, что я не сплю, обязательно папе настучит. А ему не надо знать, что у меня снова бессонница. А то он же потом весь мозг вынесет.
Я молчу и несколько секунд разглядываю девочку. Милую, светловолосую, с ангельским личиком и дьявольскими глазами. Слишком взрослыми для ее возраста, слишком осмысленными. И слишком печальными. И почему-то испытываю к ней необъяснимую симпатию. Это так странно, ведь я совсем ее не знаю. Но изнутри меня словно затопляет каким-то щемящим теплом по отношению к ней, похожим на… сочувствие. Да, сочувствие. Повезло же ей, бедной, с отцом.
— Он обижает тебя? — спрашиваю с осторожностью, потеряв всякий интерес к своему сэндвичу.
— Кто? — непонимающе хмурит лоб девочка.
— Твой отец.
— Нет, конечно. Ты что?
— Просто… глаза у тебя грустные, — сконфуженно отвечаю я. — Или, может, мне показалось. В темноте.
— Не показалось, — глухо отзывается она. — Это все из-за мамы. Она умерла два года назад. Но я до сих пор по ней скучаю.
— Боже, прости, — шепчу я, теперь уже совсем не потому, что надо скрываться. И ведь говорила мне что-то такое Жанна, а я не придала значения. Действительно, Баженов вдовец. Его жена умерла… Но от чего? Хоть убей, не помню.
— Ничего страшного, — пожала плечами девочка. — Я могу спокойно об этом говорить, не переживай.
— А что случилось с твоей мамой?
— Передоз. Она была наркоманкой.
Сердце невозможно щемит от слов малой, на глаза наворачиваются слезы. Сама не понимаю, что со мной происходит, и почему я так сильно сопереживаю трагедии этой девочки с не по годам взрослыми глазами, но мне действительно очень больно за неё.
— Мне очень жаль…
— Все в порядке, — отмахивается она. — Я уже справилась с этим. Честно. Только все ещё скучаю. Ничего не могу с собой поделать.
