Она нахмурилась:
— И ни слова радости от нашей встречи? Ты все такой же избалованный ребенок, вот только руки и ноги стали длиннее.
Почему она выбрала именно это время, чтобы критиковать мои манеры?
— Мне сейчас же нужно отправиться в порт или…
— Корабль уже ушел в плавание, — просто сказала она. — Матушка Ма подлила тебе в вино сонное зелье. Ты проспала почти весь день.
Ее слова меня ошеломили. Я представила, как мать тщетно ждет меня на причале со своими новыми сундуками. А наши билеты просто пропали. Она будет в ярости, когда узнает, как Фэруэтер обвел ее вокруг пальца своими фальшивыми заверениями в вечной любви. Поделом ей — нечего было так торопиться к сыну в Сан-Франциско!
— Ты должна отправиться в порт, — заявила я Волшебной Горлянке, — и рассказать матери, где я.
— Ой-ой! Я тебе не служанка. Но в любом случае ее там нет. Она на борту корабля и уже плывет в Сан-Франциско. Корабль нельзя развернуть назад.
— Это неправда! Она никогда не покинула бы меня. Она обещала!
— Ей передали сообщение, что ты уже на борту и что Фэруэтер за тобой присматривает.
— Кто передал сообщение? Треснувшее Яйцо? Он не видел, чтобы я заходила или выходила из консульства.
На все, что мне говорила Волшебная Горлянка, я только бездумно повторяла: «Она обещала. Она не стала бы мне лгать». Но чем чаще я это повторяла, тем все более неуверенно звучали мои слова.
— Ты отведешь меня обратно в «Тайный нефритовый путь»?
— Маленькая Виви, ты попала в намного худшее положение, чем можешь себе представить. Матушка Ма заплатила Зеленой банде слишком много мексиканских долларов, так что у тебя не осталось ни малейшей возможности отсюда ускользнуть. И Зеленая банда запугала всех обитателей «Тайного нефритового пути». Если кто-нибудь из облачных красавиц поможет тебе — ее изуродуют. Банда угрожала порезать все мышцы на ногах у Треснувшего Яйца и выбросить его на улицу, чтобы его переехало экипажами. Они заявили Золотой Голубке, что взорвут дом, а тебе выколют глаза и отрежут уши.
— Зеленая банда? С чего бы им влезать в это дело?
— Фэруэтер заключил с ними сделку в обмен на то, чтобы они уладили его карточные долги. Он заставил твою мать уехать, чтобы они смогли захватить под свой контроль ее дом без вмешательства американского консульства.
— Отведи меня в полицию.
— Какая ты наивная. Шеф местной полиции сам состоит в Зеленой банде. Они всё про тебя знают. И они убьют меня самым ужасным способом, если я попытаюсь тебя отсюда вывести.
— Мне все равно! — закричала я. — Ты должна мне помочь!
Волшебная Горлянка уставилась на меня, открыв рот от удивления:
— Тебе плевать, если меня будут пытать, а потом убьют? Что за девочка из тебя выросла? Какая же ты эгоистка!
Она вышла из комнаты.
Мне стало стыдно. Когда-то она была моей единственной подругой. Я не могла объяснить ей, как же мне страшно. Я никогда никому не показывала ни страха, ни слабости. Я привыкла к тому, что мать немедленно разрешала любое затруднительное положение. Я хотела излить Волшебной Горлянке все, что я чувствовала: что мать недостаточно волновалась за меня, проявила глупость и поверила лжецу. Она всегда ему верила, потому что любила его больше, чем меня. Возможно ли, что она поплыла на корабле вместе с ним? Вернется ли она? Она же обещала!
Я осмотрелась вокруг, изучая свою тюрьму: маленькая комнатка, дешевая, поломанная мебель, уже не подлежащая ремонту. Что за клиенты у этого дома? Я отметила про себя все недостатки комнаты, чтобы потом пожаловаться матери, как велики были мои страдания. Матрас на кровати — тонкий, свалявшийся. Портьеры — выцветшие, заляпанные. Ножка у чайного столика скривилась, а на его поверхности виднелись следы от воды, обожженные пятна. Он годился только на дрова. У вазы, покрытой потрескавшейся кракелированной эмалью, была настоящая трещина. С потолка отваливалась штукатурка, лампы на стенах висели криво. На ковре из оранжевой и темно-синей шерсти были вытканы обычные символы ученых, но половину из них невозможно было прочитать: их съела моль или они протерлись до основы. На сиденьях шатких кресел в западном стиле обтрепалась обивка. В горле у меня застрял комок. Неужели мама и правда на борту корабля? Перепугалась ли она до смерти от того, что меня нет?
Я все еще была в ненавистной мне бело-синей матроске и юбке — «доказательствах моей патриотичности», как сказал Фэруэтер. Злодей заставил меня страдать, потому что знал, что я его ненавидела.
В глубине гардероба я заметила маленькую пару украшенных вышивкой туфелек, таких изношенных, что поверх стершегося белого и розового шелка проступали грубые нити основы. Задники туфель были полностью стоптаны. Их сделали на миниатюрную ножку. А девушка, которая их носила, должно быть, засовывала в туфли только пальцы ног, и ей приходилось ходить на цыпочках, чтобы со стороны казалось, что ей бинтовали ноги. Может быть, когда никто не видел, она опускала пятки на задники, чтобы немного отдохнуть? Почему девушка оставила туфли здесь, вместо того чтобы их выкинуть? Их уже нельзя было починить. Я представила ее себе: грустную, с большими стопами, жидкими волосами и серым цветом лица, изношенную, будто эти туфли. Девушку, которую собирались выкинуть, потому что она уже никому не была нужна. Мне стало дурно. Туфли лежали там как предзнаменование — я стану такой девушкой. Мадам никогда не позволит мне уйти. Я открыла окно и выбросила туфли на улицу. Послышался вскрик, и я выглянула наружу. Девочка-нищенка потирала голову. Потом, схватив туфли и прижав их к груди, она виновато посмотрела на меня и убежала прочь, будто воришка.
Я попыталась вспомнить, было ли у матери на лице виноватое выражение, когда я ее покидала. Если так, то это могло подтвердить, что она была в курсе плана Фэруэтера. Когда я угрожала ей, что останусь в Шанхае вместе с Карлоттой, она могла использовать мои слова как повод уехать одной. Она могла успокоить себя тем, что я сама хотела остаться. Я попыталась припомнить другие детали наших разговоров, чем я ей угрожала, что она мне обещала, как я кричала на нее, когда она меня расстраивала. Где-то в этих деталях скрывалась причина, по которой я оказалась здесь.
Я заметила рядом со шкафом свой дорожный сундук. Его содержимое может прояснить намерения матери. Если там окажется одежда для моей новой жизни, это и вправду будет означать, что она меня бросила. А если там ее одежда — значит, мать просто обманули. Я сняла с шеи серебристую цепочку, на которой висел ключ от сундука. Задержала дыхание. И с радостным облегчением выдохнула, когда увидела на самом верху флакон с любимыми духами матери — из гималайского розового масла. Я погладила ее лисью накидку. Под ней лежало любимое платье мамы — сиреневое, в нем она как-то выбралась в Шанхайский клуб, где просто прошла через зал и села за столик человека, слишком богатого и знатного, чтобы сказать ей, что женщинам в клуб нельзя. Вызывающе дерзкое платье я повесила на ручку шкафа, а под платьем поставила на пол пару маминых туфель на высоком каблуке. Жутковатая картина получилась: будто мама стала безголовым призраком. Под платьем и туфлями лежала перламутровая шкатулка с моими украшениями: два браслета, золотой медальон и аметистовые кольцо с ожерельем. Открыв еще одну шкатулку, я обнаружила в ней кусочки янтаря — отвергнутый мной подарок на мой восьмой день рождения. В сундуке лежало еще два свитка: один короткий, другой длинный. Я развернула ткань, в которую они были обернуты. Оказалось, что это не свитки, а холсты с картинами, написанными маслом. Сначала я развернула на полу больший свиток.
