Извини, дорогой, у меня голова одна, но у девушек за это отвечает мозжечок. Поэтому девушку нужно сначала положить, а потом задавать вопросы, если не хочешь услышать «нет». А я мало того, что сижу, так и до этого ещё два часа просидела столбом, терпела, пока из меня сделают такую фря, чтобы не только у тебя слюнки текли. Поэтому меня мало положить, меня ещё бы и потрясти хорошенько, чтобы мозжечок правильно развернулся. Но из-за того, что ты где-то там прохлаждался, я причёску портить не намерена. «В общем, перетопчешься! Читай по глазам», — церемонно разбиваю я ложечкой скорлупу варёного яйца.
— Ты не передашь мне соль? — вывожу я Его Замешательство из эпохальной задумчивости.
— Да, соль, — ставит он передо мной солонку и дальше показывает рукой. — Хлеб. Варенье. Это, — заглядывает под крышку, — масло. В общем, я не знал, что там у вас едят на завтрак. Поэтому всего понемногу.
— Обычно я ем на завтрак упрямых тиранов. Разогреть, но не поджаривать. Но для тебя сделаю исключение, — подаю я ему нож и показываю на хлеб. И на масло. — Поджарю до хрустящей корочки.
— Это сделать мне? — округляет он глаза. Я уверенно киваю. Но он откладывает нож. Подзывает слугу. Но того я останавливаю царственным жестом.
— Ладно, сама. Всё сама, — уверенно распиливаю пополам булку. Густо намазываю обе половинки маслом. Щедро накладываю сверху варенья. — Держи! — протягиваю скептически поджавшему губы Величеству. — Вкусно! Ням-ням!
«Ну, не хочешь, как хочешь. Что я этому дикарю поясняю?» — пожимаю плечами, откусывая приличный кусок. Подхватываю с тарелки кружочек нарезки и тоже отправляю в рот. Не знаю, что такое обещанные в колбасе «каплуны», а ветчинка сносная. Запиваю шампанским. И облизываю с пальцев, оставшееся на них варенье, когда удивлённо наблюдающему за мной Величеству что-то сообщают на ухо.
— Приехал твой отец, — наклоняется он к столу.
— Супер! — прикрываю я рот салфеткой, когда коварные пузырьки вырываются обратно и встаю. — Я готова.
— Твои деньги, — сняв с подноса у так и стоящего рядом слуги, кидает Его Щедрость на стол звякнувший мешочек.
— На мелкие расходы? — растягиваю я верёвочку чтобы заглянуть внутрь. Кто-нибудь бы ещё проконсультировал как пользоваться этими медяшками. Да, ладно, по ходу разберусь. — Спасибо, Ваша Щедрость! — Привязываю я увесистый кошелёк к поясу. — И спасибо за завтрак!
— Катарина, — останавливает меня Георг, когда я уже развернулась уходить. И неожиданно оказывается так близко, схватив меня за руку, что я чуть не втыкаюсь носом в его грудь. — У тебя тут, — приподнимает он за подбородок мою голову и осторожно, подушечкой пальца вытирает верхнюю губу.
«Ну, удиви меня», — качаю я головой, когда, не сводя с меня глаз, он слизывает варенье.
— И правда вкусно. Сладко, — усмехается он, посасывая палец.
«Ну, сразил, сразил наповал. Вся мокрая. Вся теку», — отодвинув его, достаю я из ведёрка бутылку. Наливаю на два глотка. Осушаю залпом. Вытираю рот рукой, и вытащив из его рта, так и застрявший там палец, впиваюсь поцелуем в губы, пропахшие моим вареньем.
Он отзывается. Да куда он денется! Привлекает меня к себе, удерживая в руках лицо. Самозабвенно, неистово, яростно срывает этот поцелуй. Но, преодолевая его сопротивление, я отстраняюсь. Не хочу с тобой расставаться, пупсик, каюсь… но есть такое слово «надо».
— Вот это сладко, — усмехаюсь я.
И ухожу, зная, что он со мной всё равно не пойдёт. Присоединится позже, когда спадёт опухоль на его ширинке. Когда, может быть, допьёт, наконец свой овощной сок, вкус которого, травяной, сырой, скучный я уношу с собой, шагая по длинной аллее, в сопровождении вездесущей Фелисии.
— Ваш отец терпеть не может Его Величество, — шепчет она мне, семеня рядом. — Но он дал согласие на этот брак под давлением завещания, утверждённого Святой Церковью.
— А как он относится ко мне? — на ходу припудриваю я носик, размазываю остатки блеска по припухшим губам. Стираю румяна. Что за дурная привычка из меня Марфушеньку-Душеньку делать!
— С вами всегда было столько хлопот, — вздыхает она многозначительно.
Ладно, разберусь. Главное, сестёр не перепутать: Аста, Матильда, Кларисса. Остальное мне вкратце рассказала Марго. Что на меня отец давно махнул рукой, считая бракованной в этом стаде. Все надежды у него были на Аурелию. Её тщательно готовили к этому монархическому браку. И королю её смерть отец так и не простил. А Катька всегда была любимицей мамы, которая, по мнению отца, её и разбаловала.
В общем, миновав роскошную галерею, я вхожу в комнату для приёмов. И в этом огромном помещении с трёхъярусными арочными окнами, массивными колоннами, свисающими с потолка люстрами, не сразу вижу людей. После яркого уличного света, здесь полумрак. После моей уютной комнаты — я как в Большом театре. Причём сразу на сцене, и у меня премьера без репетиции. В этом давящим своим пространством ангаре даже массивная мебель выглядит игрушечной.
Но, подскочив со стульев, как птички с нашеста, ко мне несутся сестры. Вернее, одна несётся, остальные подходят, словно нехотя.
— Катарина! — первой меня и обнимает подбежавшая младшенькая.
— Аста, Матильда, — потискав Клариссу, прижимаю по очереди к груди остальных. — Мама! — едва могу произнести, не сфальшивив, но такая у меня роль. Просто роль, уговариваю я себя и обнимаю приятную женщину своего возраста с печатью глубокой печали на лице. — Отец! — приседаю в поклоне.
— Я же говорил, ничего с ней не сделается, — выставив вперёд затянутое во фрак пузо, едва кивнув дочери, обращается он к жене. И на его противном лице, кислом и складчатом, как чайный гриб, столько недовольства, что стойкое желание если не врезать, то точно в него плюнуть.
— Ты такая красавица, — ласково всматривается в моё лицо женщина и опасливо косится на мужа. — Это правильно, что ты всё же согласилась.
Но поговорить нам не дают.
— А представление будет? — трясёт меня за руку десятилетняя Кларисса. — С акробатами? А глотатель огня? А кукольный спектакль?
— Понятия не имею. Всё сама увидишь, — стираю я с её пухлого лица крошки. «Девчонка явно не любит пожрать», — оборачиваюсь к столу, заставленном пирожными. Вижу, гостей до нашего прихода угощали, поили чаем.
И с надеждой посмотрев на дверь в галерею, не спешит ли к нам Его Бессовестно Задержавшееся Величество продолжаю знакомство с Катькиной семьёй.
А Катьке, судя по всему, как-то не повезло с родственниками. Да и Гоге с завещанием, положа руку на сердце.
Старшенькая, пятнадцатилетняя, ладно сутулая, ладно анорексичка, это всё терпимо. Хуже всего в ней презрительно поджатые тонкие губы, как у отца, тяжёлый подбородок, загнутый клюв и высокомерное снисхождение, с которым она разглядывает сестру. Деточка, ты не попутала? Вообще-то я здесь королева. А ты пока так, очередная коза из рода Лемье. И не завидую я Гоге, если в следующей в его списке окажется она. Что-то погорячился он, когда сказал: «Отрублю тебе голову, женюсь на твоей сестре». Явно рассчитывал, что не доживёт до того момента, когда вот это пугало огородное созреет и переступит порог его спальни. Хотя угроза «изведу весь твой поганый род» сейчас звучит даже актом человеколюбия и самопожертвования.
