— Но дяди Серёжи больше нет, — голос у неё осторожный и мягкий. Хочется провалиться в него с головой. Тактика её отличается от моей. И, вижу, сына пронимает немного. — Ты бы мог рассказать мне. Я бы не стала запрещать тебе приходить. И не пугалась бы. Наверное, я была бы даже рада, что в доме не одна.
— Ты ничего не понимаешь! — огрызается вдруг Илья. И эта его злость, ершистость, переход на «ты» бесят меня, раздражают до ярких точек в глазах. — Ненавижу вас всех! — выкрикивает он с такой яростью и болью, что на миг меня пронимает его отчаяние.
А затем он кидается к окну и вываливается наружу. Это жуткий момент. Третий этаж. На доли секунд мне кажется, что он просто выкинулся из окна. Видимо, так же думает Ива. Она вскрикивает, кидается вслед, а затем поворачивается ко мне. На лице у неё — облегчение, но мне непросто отойти. Я закаменел. Пошевелить рукой и ногой не могу.
— Там лестница. Слышите? Лестница. Он просто убежал. Андрей!
Рука её касается моего предплечья. Я медленно опускаю взгляд. Смотрю на её пальцы, что кажутся слишком белыми по сравнению с моей смуглой кожей.
В глазах её — тревога. В глазах её — вопросы. А я не знаю на них ответов. Кажется, у меня шок. Я… не знаю, что делал бы, если бы потерял сына. Сейчас я слаб настолько, что стыдно. Перед девушкой хрупкой стыдно. Перед сыном… тоже стыдно. Что не могу, не получается у меня достучаться. Стать ему другом. Узнать, что его тревожит. Откуда столько ярости и ненависти? Что гнетёт его и грызёт изнутри?
— Здесь лаз в заборчике, — зачем-то начинаю объяснять. Может, чтобы прийти в себя. — Его Катя нашла. Так она тогда попала в твой сад. А Илья… похоже, ходит сюда каждую ночь зачем-то.
— Если я попрошу… вы пообещаете?
Даже она пытается манипулировать мной. Невинная девочка с ресницами хлоп-хлоп. Как там Самохин говорил? Монашка? А искусством выпрашивать владеет в совершенстве. Интересно, что она будет просить? Благоразумно молчу, ожидая её «бесхитростных» просьб. Но она тоже ждёт. И тогда я решаюсь.
— Пообещаю, если ты будешь говорить мне «ты».
Она задумывается на миг, а затем согласно кивает. Очень серьёзно это делает. Мы будто сделку заключаем.
— Пусть всё остаётся, как есть. Оставь этот лаз в покое. И… скажи… Как сына твоего хоть зовут?
— Илья.
Что она задумала?
— Скажи Илье… пусть приходит, когда захочет. Я буду знать. И не буду мешать.
Ненормальная. Сумасшедшая. Нет, не совсем, но явно что-то с ней не совсем так. И просьба у неё странная. Я… ожидал чего-то другого. Более меркантильного, что ли. Или вымогательства милого, как обычно делают женщины. А тут… всё, что угодно, но не то, о чём она попросила.
А потом я без логики, без всяких предварительных мыслей делаю то, чего не понимаю. Два шага — и она очень близко. Стоит, не шевелясь. Не делает попыток отпрянуть. Не боится меня.
— Договорились, — произношу еле слышно и впиваюсь в её сочные губы. Не слишком нежно, но мне… нужно куда-то вытолкать адреналин и шок, что засели внутри. Спортивный клуб далеко, бегать в темноте я не желаю, а Ива — рядом.
Одно лишь касание — и взлетает вверх сумасшедший костёр. Дикий и средневековый. Не знаю, сжигали ли когда-то ведьмаков — не припомню, но сейчас я горю так, что не прочь захватить с собой эту нежную изящную ведьму, что распаляет меня ещё больше своей неподвижной немотой и какой-то бессловесной покорностью.
24. Ива
Это было неожиданно. Кажется, я его раздражаю очень сильно. Но, оказывается, не только. Очень взрывоопасно. Этот поцелуй не похож на осторожное касание Никиты. О, мне теперь есть с чем сравнивать. На секунду я забываюсь. Меня накрывает его энергией, силой, неистовством, которые он вкладывает в движение губ. Это страшно и приятно.
Он не позволяет себе ничего лишнего. Лишь пальцы путаются в волосах да проходятся по лицу, будто Андрей меня изучает. Лёгкие, но уверенные касания.
Несколько томительных мгновений — и всё заканчивается. Кожа горит в местах соприкосновения с жёсткой щетиной мужчины. Губы пылают от слишком властного поцелуя. Трогаю их пальцами — будоражащий привкус, и кровь пульсирует толчками.
— Это скрепление договора, — голос у Андрея невозмутимый, но я вижу, как в такт дыханию приподнимается его грудь. Это Любимова выдаёт, но он не смущается. — Своеобразный брудершафт.
— Без спиртного? — кто меня за язык тянет?
Он приподнимает бровь. Немного иронично и с улыбкой. Она у него какая-то вымученно-усталая..
— Если ты нальёшь, я, пожалуй, не откажусь сделать пару глотков.
Я колеблюсь, переступаю с ноги на ногу.
— Поздно уже.
— Знаю. Но несколько минут туда или сюда — уже никакой разницы. Не бойся, я не буду тебя домогаться.
Я и не боюсь. Удивительный мужчина. Гремучая смесь. Взрывной характер. Злюка. Но… кажется, он мне нравится. Не только внешне. В нём — жизнь. Бурление и много событий. То, чего у меня никогда не было. Это привлекает.
Я веду его в библиотеку — тут рядом. И там я видела коньяк, кажется, и стаканы. Может, в доме ещё спиртное есть, но я не настолько досконально изучила кухню и кладовки, чтобы с уверенностью сказать, где хранится алкоголь. Разве что начатая Никитой бутылка вина. Но почему-то мне кажется, Любимову нужно нечто покрепче вина.
Он уверенно наливает коньяк сам. В два стакана — на донышко. Я беру стакан в руки, но пить не собираюсь. Просто поддержать компанию, раз ему приспичило. Странно, но мне не хочется его выгнать. Он… колючий, но уютный. И чёрные джинсы с футболкой на нём отлично сидят.
— Не пьёшь? — кивает на мой стакан. Я отрицательно качаю головой. — Правильно. Не нужно. Совсем не пьёшь? — уточняет, пытливо разглядывая меня из-под опущенных ресниц. Он немного расслабляется, делает маленький глоток.
— Можно сказать, совсем.
Глоток вина, навязанный Никитой, всё же не даёт мне права сказать, что я не прикасаюсь к спиртному вообще.
— Сколько тебе лет, Ива?
Это не допрос. И даже не интерес, как мне кажется. Просто он вежлив. Не сидит молча. Развлекает меня по-своему.
— Двадцать шесть.
— Я думал, меньше.
Не ново. Многие думают, что мне и двадцати нет. Хотя «многие» — громко связано при моём уединённом образе жизни. Но я всё же не в монастыре прожила, приходилось сталкиваться с людьми. По большей части — с чиновниками да клиентами.
— А тебе? — надо же о чём-то говорить?
— Тридцать семь, — Любимов делает ещё глоток. Он не пьёт — потягивает. От такого количества даже опьянеть невозможно. — Зачем тебе Илюха мой? Он ведь сюда постоянно шастает. Проблемный подросток. Ему четырнадцать. У мальчиков в таком возрасте гормоны шалят.
Я невольно фыркаю.
