После трехнедельного пребывания в Африке и Дитрих, и его подчиненные были совершенно уверены в том, что наука не в состоянии объяснить всего и что чудеса пока еще случаются. Просто они случаются вдалеке от центра цивилизации и потому остаются незамеченными.
И все-таки Россия сумела побить все предыдущие рекорды.
Немцы не понимали вообще ничего. Положение усугублялось кажущимся сходством здешних лесов и дремучих германских чащоб. Трудно было предположить, что из-за векового дуба, то есть дерева почтенного, достойного и с детства знакомого, может вылезти какая-нибудь неописуемая гадость. Просто в голове не укладывалось.
Дитрих не без содрогания вспоминал визгливого пушистого террориста, свалившегося ему на голову, и горько сожалел о том, что не получил в свое время диплом биолога. Тогда бы он смог лучше разобраться в том, что же это все-таки было, и написать диссертацию, если бы выяснилось, что животное это немецкой науке не известно. Дитрих здорово подозревал, что немецкой науке не известна большая часть здешних животных, равно как и здешних обычаев, технических приспособлений, полезных ископаемых, растений… короче, всего того, чем интересуется наука.
«Белый дракон» довольно медленно ехал по широкой лесной просеке, по обе стороны которой неприступной стеной вздымались вековые деревья. Иногда дорога резко петляла, обходя какого-нибудь особенно древнего гиганта. Майор попытался как-то разглядеть верхушку такого ботанического монстра, но у него ничего не вышло — разве что закружилась голова и потемнело в глазах. Это было все равно что пытаться разглядеть вершину Эвереста.
Голос Клауса, раздавшийся в наушниках, вывел Морунгена из глубокой задумчивости:
— Герр майор, а вы уверены, что танк верно держит курс? У меня такое чувство, будто мы напрасно сюда забрались.
— Жизнь вообще напрасна, — отозвался Дитрих.
Теперь он гораздо лучше понимал великого русского писателя Достоевского. Если бы ему пришлось провести здесь несколько лет подряд, кто знает, возможно, и он, барон фон Морунген, написал бы какое-нибудь «Преступление и наказание». Однако чувство ответственности было сильнее меланхолии и растерянности. И Дитрих взял себя в руки, а взяв, ответил громко и внятно:
— Со слов русской фрау, где-то здесь поблизости протекает река. Нам не помешало бы немного помыться и запастись водой. К тому же тут прохладнее — что лучше и для нас, и для машины. Русских пока что не видно, а в лесу нас не обнаружит вражеская авиация.
Клаус хотел было запротестовать, но им завладела какая-то новая мысль. И он примолк, пытаясь разобраться, что именно так его беспокоит.
Вместо него заговорил Вальтер:
— Меня преследует неотвязная идея, господин майор, что каким-то образом мы оказались глубоко в красном тылу. И хотя это кажется совершенно неправдоподобным на первый взгляд, все же есть множество фактов в пользу этой теории. Заметьте, как здесь странно: нет ни одной артиллерийской воронки, не слышно канонады боя, не видно следов эвакуации. Это не похоже на то, что нам рассказывали об Иванах: дескать, пока все не уничтожат, не отступают. К тому же и радио молчит до сих пор.
— А меня больше беспокоит то, что мы оказались совершенно неинформированы о том, что в действительности происходит на восточном фронте, — вмешался Генрих. — Либо наши службы сами не ведают, что творят, либо они намеренно искажают факты — а это уже саботаж, и за такое расстреливать мало. Впрочем, — с сомнением произнес он, — не могут же абсолютно все быть агентами врага и злостными саботажниками.
— Не могут, — согласился Вальтер.
— И тем не менее, — воскликнул Генрих, — взять хотя бы это черт-те что, которое свалилось в люк. Выходит, что большевики не только собак натренировали под танки с гранатами кидаться, но еще и кошек обучили ближнему бою с превосходящими силами противника.
— Может, это была не совсем кошка? — с сомнением протянул Вальтер. — А скажем, гибрид обезьяны и кошки?
— Боевая кошка русских! — не унимался заряжающий. — Что ж я, совсем слепой?
— Генрих! — изумился майор. — Вслушайся, что ты несешь?
— Никак нет! — рявкнул Диц. — Не несу, герр майор. Посудите сами, мы ее с Гансом сколько времени не могли скрутить. Она несколько раз пнула меня головой и совершила попытку укушения в районе седалища. Хорошо еще, что глаза не повыцарапала…
— Хорошо, что она тоже не была обвязана гранатами, — вставил до сих пор молчавший Ганс.
— Ну, это вполне объяснимо, — сказал Вальтер. — Это гораздо более ценный кадр, явно владеющий боевыми искусствами, и было бы неразумно пускать его в расход. Такие силы нельзя использовать как одноразовую салфетку.
— Майн Готт! — возвел глаза к небу Дитрих.
— Если бы она сама не вышмыгнула из танка, — упрямо продолжал Генрих, — нам бы туго пришлось. Такая прилипучая, зараза…
Майор понял, что ситуация вышла из-под контроля и приближается к абсурду и что его задача как главнокомандующего — немедленно прекратить обсуждение, пока еще хоть кто-то остался в здравом уме и твердой памяти.
— Ладно, ладно! — строго, но добродушно произнес он. — Хватит рассуждать! Наше дело не рассуждать, а воевать, с чем мы на данный момент справляемся неважно. Белохатки до сих пор не взяли, а ведь они были под самым носом. Что я буду в штабе докладывать? Что на мой танк красноармейцы сеть набросили и уволокли к себе в тыл для забавы? И что патриотически настроенная русская кошка чуть было не взяла в плен экипаж из пяти человек, но нам крупно повезло — и она убежала в лес охотиться на мышей? Чтобы Сталин рассказал анекдот Жукову и Ворошилову: в наших лесах не только русские медведи, но и секретные танки фюрера развелись, не отправиться ли нам, господа, на охоту?! Да, мы остались без поддержки! Да, мы остались без связи! Но мы до сих пор живы, и у нас хватит боеприпасов, как сказал Генрих, Москву сокрушить. Значит, фюрер надеется на нас и ждет выполнения поставленной задачи. — Он расстегнул воротник и крепко потер ноющую шею. — К тому же здесь красиво, и мне тут нравится… воевать.
Ганс, которого пережитые волнения сделали не в меру саркастичным, счел возможным съязвить:
— Вы, господин майор, надеетесь красивыми русскими лесами до Москвы добраться? Так ведь в них не только бурые медведи и немецкие танки скрываются. Вы сами говорили: от лесов держимся подальше, ибо лес — рассадник партизанской заразы.
— Ганс, ты же в закрытом танке — расслабься! — попытался разрядить обстановку Клаус.
К тому же ты у нас самый смелый, с тобой рядом уже не страшно!
— С закрытым верхом… — пробурчал Ганс, — вот попадешь в партизанскую засаду, тогда сделают тебе открытый верх.
— Довольно вам ссориться, — прикрикнул Дитрих. — Мы в лесу ненадолго. Наберем воды и обратно в степь. Пить небось все хотят, а? Или только я один?
Экипаж промолчал, но молчание было выразительное и красноречивое.
