Я кивнула.
– Ага. Отличная работа, придурки. Будем разгребать вместе.
– Хорошо. Значит, нам нужно разработать свою кампанию, – сказал Патрик, бросив в мусорку обертку от хот-дога. – Значки, слоган, все по полной мере.
Я почувствовала, как задергался глаз.
– По полной программе.
Он пожал плечами. Точность – не самая сильная сторона Патрика. Но он был веселым: смешил нас, издеваясь над собственным тощим телом, и потрясающе пародировал, да так, что однажды я описалась на школьном спектакле из-за того, что он сымитировал назальный голос актера, который на каждой гласной вибрировал из-за мокроты. С Патриком мне никогда не было скучно.
Я прислонилась к стене.
– А я могу просто быть милым лицом кампании?
– Считай нас своими менеджерами, – сказал Феликс, подкармливая Синтию кислыми мармеладками.
Пока Патрик и Феликс обсуждали, как выиграть корону, я листала таблоид про знаменитостей, заставляя Уоррена оценивать каждый наряд.
Только я вошла в нашу квартиру, как в нос ударил запах жареной рыбы. И хотя я всего несколько минут назад съела целую упаковку чипсов (вместе с лакричными конфетами), в животе заурчало от голода.
Играл хип-хоп девяностых; папа обмахивал полотенцем датчик дыма на кухне. Наша кошка Фло спряталась под диван, распушив, как енот, свой полосатый хвост и выставив его на всеобщее обозрение.
– Пап, пахнет так, будто здесь вылили все масло мира, – сказала я, распахивая окна, чтобы проветрить квартиру.
– Да ты прям поэт, малявка, – парировал он, засунул полотенце в задний карман и проверил сковородки, затем повернулся и растрепал мои волосы – длинные, непослушные и с потускневшей светло-лиловой краской на концах.
– Что на ужин? – спросила я и заглянула за его плечо.
– Жареный сом. Нашел крутой рецепт, для которого требуется кляр в духе KFC, – ответил он, накрыв одну из сковородок крышкой-сеткой.
Я взяла со стойки бутылку с рутбиром и сделала глоток.
– Эм, KFC[2] – типа «Жареный цыпленок из Кентукки»?
– Нет, это «Жареная кукуруза в кляре».
Когда я засмеялась, в носу запузырился рутбир. Я закашлялась, и папа сильно ударил меня по спине.
Мой отец, Эдриан, всегда экспериментировал с рецептами. Он владел фургоном с едой, где по совместительству был поваром. Он работал в ресторанах еще до моего рождения, начав с должности мойщика посуды, когда эмигрировал сюда из Бразилии (кстати, «Эдриан» – это «Адриано» на американский манер). Самыми яркими воспоминаниями моего детства были вечера, когда он после поздней смены забирал меня у няни и нес спящую на плечах домой. Наконец, два года спустя, он накопил достаточно денег, чтобы открыть собственный фургон «КоБра» – слияние Кореи и Бразилии в прямом и переносном смысле. Мои бабушка с дедушкой преодолели путь из Сеула в Сан-Паулу – город, хорошо известный корейскими иммигрантами, где и родился папа. За несколько месяцев до моего рождения родители переехали в Лос-Анджелес. Еда была отражением папиного воспитания. Папино корейское лицо и английский с португальским акцентом всегда сбивали людей с толку. Но с женщинами – какая мерзость – это, наоборот, играло на руку.
И хотя фургон не завоевал дикий успех, у него имелись преданные поклонники. Но папа мечтал открыть ресторан. Он надеялся, что «КоБра» станет трамплином.
Я запрыгнула на стойку и теперь, размахивая ногами, наблюдала за его готовкой.
– Угадай, что?
– Что? – Он сбрызнул выложенные на чугунную сковородку зеленые бобы оливковым маслом.
– Меня номинировали на звание королевы бала.
Он озадаченно посмотрел на меня и неуверенно улыбнулся.
– Ты серьезно?
– Да, мою кандидатуру выставили Патрик и Феликс, так что теперь я среди номинантов. А значит, ребята могут решать, голосовать за меня или нет.
Папа рассмеялся, открыл духовку и засунул в нее сковородку с бобами.
– Ты? Королева бала? Я бы заплатил хорошие деньги, чтобы на это посмотреть.
– Да-да, знаю. И я не собиралась воспринимать все всерьез, пока эта чопорная гадина не потребовала отказаться. Поэтому я остаюсь в игре.
Он закрыл духовку, улыбаясь, выпрямился и вытер руки о полотенце.
– Ах, моя Клара вечно мутит воду.
Папа произносил мое имя иначе: Клара, а не Клэра.
– Конечно, – кивнула я.
– Когда бал?
Я пожала плечами.
– Не знаю. Вероятно, скоро, ведь учебный год почти закончился.
– Время пролетает незаметно, малявка. Поверить не могу, что в следующем году ты оканчиваешь школу. Ощущаю себя стариком.
Я фыркнула.
– Ты на двадцать лет моложе других отцов.
Папе всего тридцать четыре; я родилась, когда ему было восемнадцать – всего на пару лет больше, чем мне сейчас. Патрик называл нас «Девочками Гилмор».
– Ты каждый день прибавляешь мне годков, – сказал он, шлепнув меня полотенцем по ноге. – Накрой на стол.
Я взяла тарелки и направилась к круглому обеденному столу, устроившемуся в небольшом закутке нашей квартиры. Фло наконец покинула свое убежище и теперь терлась о мои ноги.
– А с тобой сегодня произошло что-нибудь настолько же грандиозное? – поинтересовалась я.
– Нет. – Он сделал паузу. – Вроде как.
Я отодвинула в сторону стопку счетов и конвертов.
– Уверен?
– Вивьен этим летом не может работать в «КоБре» – ей предложили стажировку на киностудии.
– Кошмар, – сказала я, отодвигая еще одну стопку конвертов.
– Теперь надо найти ей замену. Интересно, кого? – Он начал говорить нараспев.
– Прекрати.
Папа вздохнул.
– Попробовать стоило.
Отец пытался уговорить меня работать в «КоБре», как только открыл фургон. Но мне хотелось умереть от одной только мысли о нескольких часах, проведенных в жарком тесном месте. Хоть папа и превратился из неопытного юнца в мужчину с мечтой, я была рада и дальше в это не вмешиваться.
– Все будет хорошо, – утешила я его. И тут на глаза попалась яркая открытка.
Я сразу поняла, от кого она. На лицевой стороне был изображен оживленный рынок с красивыми корзинками и пестрыми тканями. При виде знакомого почерка на обратной стороне я не смогла сдержать улыбку. Большими округлыми буквами было написано:
Моя дорогая Клэррррра,
