Повсюду вокруг них из воды поднимались пестрые гибкие шеи; черные, матовые, точно эбеновое дерево, глаза смотрели мудро, будто хранили неведомую тайну. Считалось, что меры – истинные Дети Моря и приносят мореплавателям счастье. Их появление рядом с любым судном всегда воспринималось как «улыбка Хозяйки».
Спаркс взглянул на Мун и неожиданно тоже улыбнулся. Потом взял ее за руку.
– Они ведут нас… Она-то знает, зачем мы сюда приплыли. Неужели мы все-таки доплыли? Неужели нас изберут? – Спаркс достал из висевшего у него на поясе мягкого футляра флейту, сделанную из раковины, и заиграл что-то веселое. Головы меров начали покачиваться в такт музыке, они издавали жутковатые посвисты и крики, звучавшие как некий контрапункт. Согласно старым легендам, мерам суждено было вечно оплакивать неведомую тяжкую утрату и совершенную по отношению к ним жестокую несправедливость, однако ни в одной из сказок толком не говорилось, в чем именно заключалось их тяжкое горе.
Мун слушала, но отчего-то пение меров вовсе не казалось ей печальным. И все равно волнение вдруг так сдавило ей горло, что она не могла вымолвить ни слова: перед ее мысленным взором возникал сейчас совсем иной берег, где они, тогда совсем еще дети, обрели свою вечную мечту, подобрали ее, точно раковину, выброшенную на песок. И эти воспоминания захватили ее целиком…
* * *
Мун и Спаркс бежали босиком по узкой полоске берега между грубыми изгородями и узкими языками неглубоких заливчиков, таща на плечах сеть, свисавшую, словно гамак. Их крепкие, с загрубелыми подошвами ноги шлепали прямо по острым камешкам, по мелкой ледяной воде, по каменистым тропкам между домами. Рыбья мелочь, обычно флегматично-неподвижная, сливавшаяся с камнями, поднималась к поверхности, удивленно глядя на них. Животы у детей бурчали от голода; они уже переделали все свои дела, так что сеть их была пуста – морские водоросли разложены в сарае на просушку.
– Скорей, Спарки! – Мун шла, как всегда, первой и, точно улов, тянула за собой своего двоюродного братишку, отбрасывая с лица светлые, почти белые пряди волос и глядя на дальний конец глубокого канала, вдававшегося далеко в берег и начинавшегося сразу за изгородями, на которых сушились сети и вялилась рыба. Там, вдали, уже показались верхушки двойных парусов – то приближались суденышки рыбаков. – Ой, ну так мы конечно опоздаем! – Она еще сильнее потянула за свой конец сети, начиная сердиться.
– Я и так уже устал, Мун. И что ты все время меня подгоняешь – моя-то мама, небось, домой не вернется! – Спаркс все же, собрав оставшиеся силенки, прибавил ходу и догнал ее; она почувствовала у себя на шее его горячее дыхание. – Как ты думаешь, медовую коврижку бабушка испечет?
– Ну конечно! – Мун споткнулась и чуть не упала. – Я видела, как она квашню доставала.
И они, словно пританцовывая на камнях, побежали дальше к сверкающему под полуденным солнцем заливу. Мун живо представила себе смуглое улыбающееся лицо матери – такой она видела ее в последний раз, три месяца назад: толстые, цвета сухого песка косы туго уложены вокруг головы и тщательно прикрыты темной вязаной шапкой; толстый свитер с высоким воротом, непромокаемые тяжелые сапоги и заправленные в них штаны – в таком наряде она почти ничем не отличалась от остальных рыбаков. Она в последний раз обняла и поцеловала детей, а лодка-катамаран покачивалась рядом, носом по ветру, дувшему с востока.
А сегодня мать возвращалась. Позже в деревенском зале все соберутся на праздник, будут танцевать и веселиться, а потом, уже глубоким вечером, Мун свернется у матери на коленях (хоть и стала слишком большой для таких нежностей), та крепко обнимет ее своими загрубелыми руками, и Мун сквозь слипающиеся ресницы будет следить за Спарксом – не уснет ли тот первым на коленях у бабушки. В очаге будут мирно потрескивать поленья, будет что-то шептать пламя, а волосы матери всегда пахнут морем… и бабушка станет монотонно молиться Хозяйке, благодаря ее за то, что дочь благополучно вернулась домой…
Мун спрыгнула с каменной ограды на мягкий, золотисто-коричневый песок пляжа. Спаркс последовал за нею, тени их сплелись на песке в сверкающем свете полуденного солнца. Глядя только на паруса приближающихся к берегу рыбачьих лодок, Мун чуть не пролетела мимо какой-то незнакомой женщины, которая, казалось, ждала, пока дети подойдут ближе. Чуть не…
Спаркс наткнулся на девочку, когда та вдруг резко затормозила и остановилась как вкопанная.
– Смотреть надо, куда идешь, голова рыбья!
Вокруг их ног взвилось целое облако песка. Мун ухватилась за Спаркса, чтобы удержаться на ногах, и, вдруг очень рассердившись, что было сил тряхнула его. Он вырвался, возмущенный; забытая обоими сеть упала на песок; забыта была и деревня, и залив, и грядущая встреча с возвращающимися рыбаками.
Мун теребила край своего ставшего коротковатым свитера, просовывая пальцы между ржаво-красными петлями редкой вязки. Женщина, улыбаясь, глядела на них; ее овальное лицо, чуть тронутое загаром, словно светилось над откинутым капюшоном старенькой серой парки. Она была в толстых зимних штанах и неуклюжих башмаках, какие носили все островитяне. Однако сама явно не была уроженкой Летних островов…
– А ты… а разве ты не прямо из моря вышла? – выдохнула наконец Мун. Спаркс сопел у нее за спиной.
Женщина рассмеялась; от ее смеха все отчуждение в один миг разлетелось вдребезги.
– Нет… я не из моря. Я всего лишь приплыла с довольно далекого острова.
– А зачем? А кто ты? – Вопросы сыпались один за другим.
Вместо ответа женщина вытащила висевший у нее на шее медальон: колючий трилистник, похожий на пучок рыболовных крючков, посверкивающий загадочно и зловеще, точно глаз рептилии.
– Знаете, что это такое? – Она опустилась на одно колено, и черные косы упали ей на грудь. Дети придвинулись ближе, тараща глаза.
– Знак сивиллы?.. – смущенно прошептала Мун, краешком глаза заметив, что Спаркс тут же непроизвольно вцепился в собственный медальон. Но потом уже глаз не могла отвести от волшебного трилистника незнакомки, понимая теперь, почему темные глаза той словно бы видят сквозь глубины вечности. Предсказатели вообще – а женщин-предсказательниц здесь называли сивиллами – воспринимались островитянами как источник сверхъестественной мудрости; они считались избранными самой Хозяйкой благодаря неким своим особым качествам, проходили серьезную выучку, могли ответить на любой вопрос и даже встретиться с самой Богиней лицом к лицу.
Женщина кивнула.
– Верно. Меня зовут Клавалли, Голубой Камень, дочь Лета. – Она приложила ладони ко лбу. – Спрашивайте – я отвечу.
Они ни о чем не спросили; они были потрясены уже одним тем, что она непременно ответит – СМОЖЕТ ОТВЕТИТЬ! – на любой вопрос, какой только придет им в голову. Впрочем, возможно, сама Хозяйка станет отвечать устами Клавалли, пока та будет погружена в Транс.
– У вас нет вопросов? – Суровый тон вновь сменился добродушным. – Тогда – раз уж вы такие всезнайки – расскажите-ка мне сами, кто вы такие.
