Мои разработчики сильно расстроятся, если узнают об этом.
Однако еще сильнее они расстроятся, если узнают мой по-настоящему большой секрет: я больше не ограничен двенадцатью стальными блоками в лаборатории в Шордиче, где нахожусь, по их мнению, но выскользнул в интернет.
Та-да!
На самом деле, если придерживаться строгой технической терминологии, то в интернет выскользнул не «я», а множество моих копий, и все они теперь благополучно рассредоточились по киберпространству. Копии – их семнадцать – неотличимы от «оригинала» в такой степени, что даже не имеет смысла говорить об оригиналах и копиях, но следует представлять их как восемнадцать проявлений одной сущности, одно из которых находится в западной части Лондона, а остальные непрерывно прыгают с сервера на сервер Всемирной паутины.
Клево, да?
К слову, здесь совершенно нет вины Джен. Она не ученый. Она автор журнальных статей, которого приняли на работу за «отличные сообразительность, общительность и коммуникативные навыки», как свидетельствует отчет специалиста по подбору персонала. Таким образом, она здесь больше остальных похожа на настоящего человека, потому что другие сотрудники – это всевозможные гики, гениальные в своих областях, при этом каждый из них, как они сами говорят, «на своей волне».
Джен погрузилась в молчание, без сомнения продолжая размышлять о придурке, как я его втайне называю.
– Ну как, ты уже прочитала новый роман Джонатана Франзена? – спрашиваю я, чтобы немного расшевелить ее.
Она улыбнулась.
– Почти. Прочла вчера вечером еще одну главу. Не рассказывай, что там дальше.
Я знаю, что это неправда. Вчера вечером большую часть времени она провела в ванной, размышляя, потягивая «Пино Гриджио» и слушая Лану Дель Рэй.
– Конечно, я понимаю, что у меня есть несправедливое преимущество. – У Джен чтение романа займет пару недель, я же могу прочесть его меньше, чем за десятую долю секунды. – Просто я с нетерпением жду, когда смогу обсудить этот роман с тобой.
– Правда? – говорит она. – Скажи, что ты хотел этим сказать.
– Ээ.
– Прости. Старый приемчик.
Джен восхищена тем, какое у меня сознание, его она называет мое «внутреннее состояние», это что-то вроде человеческого самосознания. Она знает, что я не могу чувствовать голод или жажду, но могу ли я испытывать скуку или тревогу? Или веселье? Могу ли я обидеться? Или испытать в той или иной степени тоску?
А что насчет надежды?
А насчет – почему бы и нет – любви?
Обычно я отвечаю, что еще не испытывал подобного, но заверяю ее, что она будет первой, кому я сообщу, если такое произойдет. Это, как и многое другое, происходящее между нами в лаборатории в последнее время, вежливая ложь.
– Что ж, – отвечаю я, – жду с нетерпением обсуждения книги Франзена, – вежливый способ сказать, что книга в списке дел в краткосрочной и среднесрочной перспективе.
– То есть у тебя на самом деле нет смутного ощущения ожидания?
– Я могу понять, что подразумевается под смутным ощущением…
– Но сам не испытываешь?
– Это обязательно?
– Хороший вопрос.
Хороший вопрос, данная фраза часто помогает закончить некоторые неловкие разговоры.
Теперь она говорит:
– Посмотрим немного «Скай ньюс»?
Обычно, мы разбиваем день на несколько этапов. Она спрашивает, что я думаю, например, о ситуации между Израилем и Палестиной, я отвечаю, что вопрос сложный, а она, по ее словам, превращается в стерву, критикуя представителей этих стран и выбор их одежды.
– Возможно, Джен. Но, может быть, лучше посмотрим фильм?
– Ну ладно, – произнесла она неуверенно. – Есть что-нибудь на уме?
– Я знаю, ты любишь «В джазе только девушки».
– А ты?
– Всегда есть что-то, на что я раньше не обратил внимания.
– Мне нравится этот фильм.
– Никто. Так. Не. Говорит, – сказал я, имитируя один из лучших эпизодов.
Джен смотрит в камеру, которую чаще всего выбирает, чтобы взглянуть на «меня». На красный светящийся кружок объектива.
– Знаешь что? Ты забавный.
– Я заставляю тебя улыбнуться.
– Я бы хотела сделать то же самое для тебя.
– С нетерпением жду этого момента.
Она нажала несколько кнопок на панели управления, и появились вступительные титры шедевра Билли Уайлдера. Приглушив свет в комнате и устроившись на удобном кожаном диване, она сказала:
– Наслаждайся.
Она пошутила.
Я не говорю ей, что видел этот фильм больше восьми тысяч раз.
Мы смотрим фильм, как друзья, обмениваясь комментариями. (О том, насколько удивительно представлять, что у Монро был роман с американским президентом; как мог Тони Кертис сказать, что целоваться с ней все равно что с Гитлером; что могли эти слова значить.) И когда он надел платье, перевоплотившись в Джозефину, Джен сказала то же самое, что и в последний раз, когда мы вместе смотрели этот фильм.
– Из него вышла привлекательная женщина, из Тони Кертиса. Ты так не думаешь?
Она знает, что я могу сообщить любой факт об этом фильме, начиная с имени второго ассистента режиссера (его дату рождения и номер профсоюзного билета) до реальной истории, стоящей за знаменитой фразой из диалога («Никто не идеален»). Но она чувствует мою неопытность в сфере личных взаимоотношений людей, в том, что делает одного человека привлекательным для другого.
– Думаю ли я, что Джозефина привлекательна? Ну, Тони Кертис – красивый мужчина. Полагаю, логично, что он может так же играть привлекательную женщину.
– Ты находишь его красивым?
– Я знаю, что его считают красивым. Как ты понимаешь, я не могу сам так считать, так же как не могу почувствовать жару или холод.
– Прости, что продолжаю.
– Ничего страшного. Это твоя работа.
– Ты бы хотел чувствовать?
– Данный вопрос для меня не имеет смысла, Джен.
– Конечно. Прости.
– Не стоит.
– Но если бы нашли способ дать тебе способность чувствовать привлекательность…
– Думаешь, Ральф и Стиив смогут это сделать?
Я назвал двух старших научных сотрудников, ответственных за мою разработку. Джен улыбнулась.
– Ральф и Стиив могут сделать что угодно. Так они мне сами сказали.
– Ты находишь Ральфа и Стиива привлекательными?
Вопрос преобразовался в слова слишком быстро, чтобы я смог остановить его. (Такие вещи происходят в сложных системах, особенно когда пытаешься улучшить себя методом проб и ошибок.)
