— Ноги длинноваты, — пренебрежительно заметил мужчина, стоявший позади нас.
— А это что, плохо? — с беспокойством осведомилась услышавшая его Керри Сэндерс.
— Это значит, что ноги у него слишком длинные по сравнению с общими пропорциями тела. Это, конечно, не идеально, но из таких лошадей часто выходят хорошие стиплеры.
— А-а...
Катафалк встряхнул головой и обвел всех присутствующих тревожным взглядом. Знак капризного нрава. Может, из-за этого его и продают?
Керри Сэндерс взволновалась еще больше:
— Как вы думаете, он с ним управится?
— Кто?
— Как кто? Его новый хозяин. Он какой-то бешеный...
Аукционист принялся расхваливать мерина, его происхождение и историю.
— Ну, кто мне предложит тысячу? Или больше? Тысяча за такого коня — это же не деньги! Тысячу? Ну хорошо, давайте начнем с пятисот. Кто мне предложит пятьсот?..
— Вы хотите сказать, что молодой человек намерен ездить на нем сам? — спросил я у Керри Сэндерс. — Он будет участвовать в скачках?
— Да.
— Вы меня об этом не предупредили.
— Разве?
Она сама прекрасно знала, что не предупредила.
— Господи, что же вы сразу не сказали?
— Пятьсот! — сказал аукционист. — Спасибо, сэр. Пятьсот, господа! Но ведь это же не деньги! Давайте, давайте! Шестьсот! Спасибо, сэр. Шестьсот... Семьсот... Восемьсот... Против вас, сэр!
— Я просто... — Она поколебалась. Потом спросила:
— А какая, собственно, разница?
— Он любитель? Керри Сэндерс кивнула.
— Но он умеет ездить.
Катафалк — это не лошадка для прогулок. И вряд ли стоит приобретать его для любителя, который едва умеет держаться верхом на лошади. Теперь я понял, почему моя клиентка настаивала, чтобы конь ни разу не падал на скачках.
— Тысяча двести! Тысяча четыреста! Против вас, сзади! Тысяча четыреста! Сэр, вы рискуете его потерять...
— Вы должны сказать мне, для кого вы его приобретаете.
Она покачала головой.
— Если не скажете, я его покупать не стану, — сказал я, стараясь вежливым тоном смягчить неучтивость своих слов.
Она пристально взглянула на меня.
— Я и сама могу его купить!
— Да, конечно. Аукционист накалял страсти.
— Тысяча восемьсот... может быть, две тысячи? Спасибо, сэр. Две тысячи! Продаю! Две тысячи — против вас, впереди! Две тысячи двести? Две тысячи сто... Спасибо, сэр. Две тысячи сто... Две двести... Две триста...
— Еще минута, и будет поздно, — сказал я. Она наконец решилась:
— Николь Бреветт.
— Ничего себе!
— Покупайте же! Не стойте столбом!
— Ну что, все? — осведомился аукционист. — Продано за две тысячи восемьсот фунтов? Продано — раз... Больше нет желающих?
Я вздохнул и поднял свой каталог.
— Три тысячи! Новый покупатель... Спасибо, сэр. Против вас, впереди! Три тысячи двести?
Как часто бывает, когда в последний момент вступает новый покупатель, двое наших соперников вскоре сдались и молоток опустился на трех тысячах четырех-ста, — Продано Джонасу Дерхему! С противоположной стороны арены на меня, прищурившись, смотрел Джимини Белл.
— Сколько это будет в долларах? — спросила моя клиентка.
— Около семи тысяч пятисот. Мы вышли из-под деревянного навеса, и она снова раскрыла зонтик, хотя дождь почти перестал.
— Это больше, чем я разрешила вам потратить, — заметила она, не особенно, впрочем, возмущаясь. — И, видимо, плюс комиссионные?
Я кивнул.
— Пять процентов.
— Ну, ничего... На самом деле у нас в Штатах за такие деньги и хромого пони не купишь.
Она одарила меня улыбкой, скупой и рассчитанной, как чаевые, и сказала, что подождет меня в машине. А я отправился оформлять бумаги и договариваться насчет перевозки Катафалка. Эту ночь он должен был провести у меня на заднем дворе, а утром в день рождения отправиться к своему новому хозяину.
Николь Бреветт... Эта новость была как пчела в сотах: безобидная до тех пор, пока до нее не дотронешься.
Это был жесткий, решительный молодой человек, который осмеливался состязаться с профессионалами. Его воля к победе, граничащая с одержимостью, делала его жестоким и грубым и частенько приводила к стычкам. Он взрывался, как порох, от малейшей искры. Талант у него, несомненно, был, но там, где большинство его коллег выигрывали скачки и находили друзей, Николь Бреветт только выигрывал скачки.
При его уровне Катафалк был ему вполне по силам, и, если мне повезет, в этом сезоне они вполне смогут добиться успеха среди новичков. Будем надеяться, что мне таки повезет. Бреветт-старший имел большой вес в мире скачек.
Мое уважение к Керри Сэндерс сильно возросло. Женщина, которая способна заинтересовать Константина Бреветта настолько, что он намерен на ней жениться, должна обладать тонкостью и тактом хорошего разведчика. Теперь я понимал, почему она не желала называть его имя. Обо всем, что касается личной жизни Константина Бреветта, должно становиться известно только из его уст.
Константин был гранитной скалой, обтянутой бархатом, — его неприкрытая сущность проявлялась в сыне. В былые годы мне случалось встречаться с ним на ипподромах, и я знал, что он всегда и со всеми держится любезно и по-дружески. Но если судить не по словам, а по делам, то Бреветт оставлял за собой хвост более мелких предпринимателей, которые горько сожалели, что купились на его обаяние. Я не знал, чем именно он занимался, но это было как-то связано с торговлей недвижимостью. Бреветт ворочал миллионами, а сейчас задумал собрать лучшую коллекцию скаковых лошадей в стране — как я подозревал, не столько из любви к лошадям, сколько из желания во всем быть первым.
Когда я собрался уходить, на продажу как раз должны были выставить лучший из сегодняшних лотов, так что публика валом валила на торги, и я пробивался против течения. Я видел, что Керри Сэндерс ждет в машине, глядя на меня из-за стекла, усеянного дождевыми каплями. К соседней машине прислонились двое мужчин, которые прикуривали из горсти.
Когда я проходил мимо их машины, один из них взял лежащую на капоте железяку и огрел меня по голове.
Я пошатнулся, осел на землю, и у меня действительно посыпались искры из глаз — точь-в-точь как рисуют в комиксах. Я смутно слышал, как Керри Сэндерс вскрикнула и распахнула дверь машины, но, когда мир снова приобрел устойчивость очертаний, я увидел, что она по-прежнему сидит в машине, и дверь закрыта, но стекло опущено. Лицо у нее было не столько испуганное, сколько возмущенное.
Один из мужчин держал меня за правую руку — видимо, это и не дало мне плюхнуться носом в грязь. Другой спокойно стоял и ждал. Я прислонился к их машине, судорожно пытаясь сообразить, что к чему.
