Алчность познающего не знает границ и вразумления. Прикосновение к неведомому не побуждает лишь ленивых и праздных, видящих предел чаяний в тишине и сытом довольстве, старательно укрывающихся от ветров перемен. Пытливый же благоговеет перед раскрывающимися ему дверьми в его бездны и лабиринты, жадно ловит его отголоски и, затаив вздох, внемлет древним преданиям. И вот, повинуясь безумному порыву, отрекшись от всего удобного и привычного, уже мчится, не ведая себя, по этим призрачным следам в необозримые дали зловещих и сладостных грез о том самом чем-то, что каждый видит по-своему, порой даже не помышляя о награде отыскать его. Он не заботится о том, как он пройдет этот путь, достанет ли у него на это сил и что уготовано ему в конце. Но именно такие, как он, именно в таких безумных порывах всегда первыми раздвигали рубежи познанного, приподнимая завесы неизведанного, и вели за собой тех, кто предпочитал проторенные пути.
Но приходит ночь…
Она опускается на землю плавно и безмолвно, медленно заполняя нежные бесплотные сумерки своей темной густотой. Она окутывает все вокруг, окончательно поглощая цвета и тени, заливая все предметы одной краской, отчего они то становятся совершенно невидимыми, то вдруг с режущей глаз четкостью проступают на фоне песка, который, кажется, испускает призрачное, едва различимое сияние. Испепеляющее солнце уходит совсем, и его место занимают холодные и далекие ночные светила, которые, словно просыпаясь, неторопливо высыпают на потемневшем небе, как крохотные бриллианты, которые вытряхивают из шкатулки на темно-синий бархат. Их слабый свет, мертвый и призрачный, все-таки освещает и небосвод, и землю, и все вокруг настолько, что можно даже обходиться без факела. Причудливы рисунки, выложенные этими крошечными светящимися зернами. Стоит мысленно соединить их линиями, все небо покрывается сказочными картинами. Причем эти линии и их сочетания можно менять бесчисленное множество раз, и никогда следующий рисунок не повторит ни одного из предыдущих. Этими картинами можно любоваться бесконечно. Они подхватывают и уносят в немыслимые миры волшебных грез, увлекая в невообразимые запредельные дали сквозь череду видений, поражающих разум своим многоцветием и многоличием, то – сладостных, то – ужасающих, то – призрачных и размытых, не оставляющих следа в памяти, то – удивительно ярких и четких, глубоко врезающихся в нее. Созерцание этого буйства бесконечности плодотворно для поэтов, ибо в нем их способность творить слово разыгрывается сверх всякой меры, доводя порой до исступления и даже до безумия. Однако поэты не стремятся забираться в такие далекие и гиблые уголки мира, им больше по душе тенистые парки роскошных дворцов или живописные побережья морей. Путники же, которых судьба забрасывает в безводные пустыни или холодные горы, обычно не наделены даром творения, и поэтому небеса хранят от безумия и тех и других.
Кружение небесных видений увлекает и очаровывает, заставляя забыть тяготы дня прошедшего и испытания дня грядущего, которые, быть может, будут во сто крат мучительнее всего, что уже было. Отдаваясь блаженству грез, не хочется думать ни о чем, кроме того, что впереди еще целая ночь. Ночь – время услад и телесного отдыха. Для души же это – время полета к высям желаемого, которое каждому предстает в своем обличье. Ищущий, присоединив плоды прошедшего дня к познанному раньше, грезит открытиями завтрашнего, пытаясь проникнуть в их откровения через осознание уже открывшегося. Где, как не здесь, в этих уединенных и недосягаемых уголках мира, сокрыто то Неведомое, что испокон веков влекло пытливых, стремящихся постичь великие откровения и мудрости, раскрыть тайны преданий, манускриптов и изваяний, однажды случайно извлеченных из-под песков, древних руин или из людской памяти.
Ночь умиротворяет дневные стихии. Она гасит солнце, успокаивает ветер, охлаждает песок и освежает воздух. И хотя жара почти не спадает, исчезает палящий зной, освобождая от своих объятий дыхание. Следуя за сумерками, когда облегченное тело жаждет труда, а разум – познания, ночь убаюкивает их, напоминая о том, что завтрашний день будет не менее тяжким и сейчас необходимо восстановить силы отдыхом.
Но не только люди в этот час отдаются объятиям отдыха. Отдых опускается на все вокруг, окутывая все предметы и явления, которые при свете дня изо всех сил стараются исполнить свое предназначение, терпя на себе предназначения других. Отдыхает земля, держащая на своих натруженных плечах этот убогий мир и, несмотря на жестокое буйство всех стихий, приносящая ему свои скудные плоды. Отдыхает песок. Он больше не струится по поверхности и не поднимается облаками над нею, гонимый ветром, а устало и безмолвно покоится, испуская в воздух накопленное за день тепло солнечных лучей. Это тепло легко почувствовать, поднеся к нему ладонь, и, кажется, даже увидеть, как оно, колышась, поднимается вверх. Отдыхает воздух, который днем, кажется, стоит над землей неподвижной плотной стеной, и, коснувшись его рукой, можно почувствовать, каких усилий сто́ит ему удержаться и не обрушиться, рассыпавшись по ее поверхности, оставив после себя пустоту. Сейчас же дыхание его легко и блаженно. Кажется, он понимает, что ночь коротка, и стремится как можно полнее насладиться отпущенными часами. Отдыхают небеса, принимающие на себя днем бо́льшую часть солнечного огня. Сейчас они дремлют, окутавшись сладостными грезами, которые сказочными картинами проступают на их темном лике. Отдыхает солнце, закатившись за границу мира. Истратив за день все свое пламя, ослабев к закату и, очевидно, досадуя, что так и не смогло испепелить сегодня все и вся, оно стремится отдохнуть от натуги и накопить за эту ночь еще больше жара, чтобы завтра закончить наконец свою работу. Отдыхает ветер, который тоже сегодня явно не справился со своей губительной миссией и не занес песком всего, что еще виднеется над его поверхностью. Сейчас он лишь лениво колышется над землей, развеивая поднимающееся от нее тепло, и едва слышно шелестит ветвями редких кустиков. Кустики тоже отдыхают, но они отдыхают по-своему. Днем они выглядят мертвыми и иссушенными – кажется, они вот-вот осыплются прахом. Жизнь замирает в них, и они погружаются в тяжелый, граничащий со смертью сон. С наступлением же ночи они с наслаждением пробуждаются от этого жуткого сна и начинают жадно пить живительные соки из самых глубин земли, чтобы успеть заживить нанесенные солнцем ожоги и напоить окружающий воздух ароматом жизни, робким и едва уловимым, но полным силы, утверждающей превосходство этой жизни над слепыми стихиями. Животные, успевшие насытиться, также отдыхают, устроившись в укрытиях, недоступных для врагов. Они изнурены дневной борьбой за жизнь и теперь, как и все вокруг, стремятся восстановить силы для дня грядущего, чтобы продолжить эту нескончаемую борьбу. Сон их глубок, но чуток, ибо эта борьба продолжается даже теперь, и их удивительная способность выживать может понадобиться им в любой миг. И только животные, пришедшие с человеком, отдыхают спокойно, так как чувствуют себя под надежной защитой, ибо никакие клыки и когти не могут сравниться со сверкающим клинком и звенящей стрелой, никакая храбрость и хитрость не может противостоять пылающему огню.
Отдыхают люди… Люди пришли сюда по чьим-то стопам, хорошо зная, что́ ожидает их здесь. Они оставили близких, родные дома, привычную жизнь, мирный труд или ратную славу – все, чем жили испокон веков их предки. Они отреклись от всего этого и пришли сюда, как и их предшественники, повинуясь безмолвному, но громогласному зову, который однажды случайно сорвался с уст мудрейшего, вспорхнул с поверхности древнего свитка или возник в ночном видении. Они проникли в бескрайние пески, поднялись на ледяные горы, переплыли необъятные моря в поисках того, что могло оказаться всего лишь вымыслом торговцев или лихорадочным бредом. Но их безумная жажда овладеть тайным всегда была сильнее здравых наставлений мудрых, и они продолжают свой путь в поисках, невзирая на лишения, трудности и опасности, не боясь взглянуть в лицо смерти. Ночь – время отдыха телесного и полета души, время грез о вожделенном неведомом, время, когда в наслаждающемся передышкой разуме крепнет решимость продолжать избранный путь.
