Остановитесь здесь и плачьте об одной незабываемой любви, о старом[2]Лагере в краю песков, раскинувшемся от Кустарников и до начала Разлива,От Долины до Высот. Эти знаки не исчезли пока еще,Хоть все уносится обратно на север и на юг.Взгляни на белых ланей след, рассеянный в дворах старинных,И пятна от чернил, похожие на перца семена.Двое, едущих верхом со мною, держатся поближе к стороне моей:Так как? Ты примешь ли от горя смерть свою, о человек?Неси же до конца ты то, что долженНести.Обоим вам рассказываю я – для этих слез я больше подхожу —Найти где место среди этих стен крошащихся мне,Чтоб выплакаться?
История стара как мир – такова же, как и другиеДо нее. Все то же, и снова с нею в Месте мы Раздора.Вставали женщины, когда их аромат был сладок,Как предрассветный бриз, сквозь ветви дующий гвоздики.Я так страдал из-за любви, так сильно, что текли слезыПо груди моей, и пояс взмок от плача.И все же – были женщины и у меня в счастливые, хоть редкие деньки;И в лучший из всех дней, во дворикеВошел я в паланкин ее и в паланкин двоюродного брата моего.– Несчастный, нужно мне идти! – она сказала. – И спасибо тебе! —Наклонялся паланкин и вместе с нами качался —Спустись, Имрууль-Кайс! Верблюд рассержен будет!А я: «Продолжай – останься – расслабься – и ослабь узду —Ты никогда меня не сбросишь; я снова буду вкушать вот этот плод;Оставь, ведь голова есть и у зверя; о нем не беспокойся – вместе мы сейчас.Продолжай и давай приблизимся к плоду любви! Сладки уста твои,как яблоки.Я ночью приходил любить тебя, но ты была беременной или кормила дитя».Я смог заставить женщину такую забыть ребенка годовалого,Пока не закричал за нею он. Вполоборота повернулась она к нему,Но бедра подо мной лежали тихо.Однажды не исполнила она мое желание на дюнеИ, давши клятву, поклялась, что сдержит клятву…Сами орешки белой девственности, запретные в скорлупках,Сколько б ни играл я ради удовольствия и ни проводил время в играх.Той ночью мимо я прошел надсмотрщиков,наблюдавших за палатками своими,Мужчин, которые бы пригласили меня лишь затем,Чтоб славу обрести моим убийством,В час, когда на небе ночи ярко мерцают Плеяды,Похожие на пояс, усыпанный камнями драгоценными и жемчугом;В такой час пришел я; она уже почти совсем разделась, ко сну готовясь,Переодеваясь за ширмою шатра.– Богом клянусь! – она мне прошептала. – Нет оправдания тебе!Теперь я знаю, что, и увядая, ты будешь столь же необуздан.Дальше пошли мы вместе; я вел, она тащила за намиВышитый низ мантии, который заметал следы все.Когда прошли мы мимо огороженных дворов, пошли мы прямоВ сердце пустыни, волн и вздымающихся холмов песочных.Я голову ее привлек к своей, и она, касаясь локонами, прижалась ко мне,Стройная, но мягкая в лодыжках даже.Талия ее тонка, и бел слегка округлый живот,А кожа чуть повыше груди сверкает зеркалом отполированнымИли жемчужиной из первой воды, слегка позолоченной белизной,Питающейся из водоема чистого, не замутненного ногами мужчин.Дивных волос каскад на голове прекрасной – черных-черных,Густых, свисающих, подобно гроздьям фиников на пальме.И вьющихся и, кажется, ползущих вверх к макушке,А там сплетающихся узлом и рассыпающихся взрывом локонов;Маленькая талия ее податлива, как узда загнутая;А икры бледные сравнимы с тростником под тенью пальмы.
Как часто предостерегали о тебе меня, с жестокою враждебностьюИль утомительною мудростью! В ответ советовал я всемлишь поберечь дыхание.Сколько раз в жизни ночи накрывала меня огромная морская волнаПокрывалом густым, испытывая болью, какую только мог я выдержать,Пока я не кричал, когда уж сил не оставалось.И все же казалось, что не иссякнет никогда сей сладкий час.О Ночь! Ночь! Длинная! Прояснись к рассвету,Хоть и неутешительно, ведь ты тоскуешь о приходе дня.Как совершенно твое искусство, ночь! Твои неисчислимы звезды —Надежно ли привязаны они к какой-то вечной бесконечной скале?
Я беру мешочек для воды из кожи и ремнем креплю к плечуКрепко – как часто! – безропотно, мягко к такому седлу,Пересекая впадину, схожую с низиной, лишенной звезд.Неужели я слышал волка-расточителя, который проиграл своиЗавывания сокровенные все.И если б он завыл: «У-у!» – я бы ответил: «Мы совершили сделкужалкую и неудачную,Чтоб выиграть, коль сохранил ты столь же мало, сколь и я;Что б мы ни получали, ты и я, мы упускаем это;Все, что нам принадлежит, стремится к исчезновенью.Не найдется никогда людей столь процветающих,Сколь осчастливливает процветанье нас двоих.
Довольно! Взгляни на молнию, мерцающую в дали небес, там,Где густое облако, подобно рукамскользящим, свившимся и взгромоздившимКорону из волос или огонь, по нити бегущийС проливающимся маслом лампы, наклоненной рукой отшельника.Так мы сидели между Темною Землей и Мелким Лишайником,И долго смотрели на лик грозы, и далекой она казалась:Правый фланг дождя над Ущельем висел,Левый – над покрывалом сверкающим, а дальше увядал.Вниз, вниз отправился на Рощу воду лить,Так что огромные деревья к земле пригнулись.Такой поток струился над Нижними скалами,Что белоногие олени убежали с пастбищ всех;А в Тайме ни одна пальма не поднялась, когда все завершилось.И башня ни одна не устояла, кроме той,которая заложена была в твердой скале.Лишь выстояла впадина пустая в этом шторме,Подобно старику высокому в серо-полосатом плаще.На рассвете следующего дня пик Встреч Холма, разрушенныйИ окруженный водой, был не больше головки прялки.Шторм рассеял его по всей Равнине-Седлу,Как торговец, прибывший из Йамана, сбрасывает свои товары.И птицы небольшие предрассветные пели вдалекеПо всей горной стране так,что напоминали пьяниц, обезумевших от пряного вина.А испачканные грязью, тонули звери дикие,напоминая корни морского лука,В ту ночь, лежа в долинах, где потоп обратился в отлив.
* * *
