Лишь хороший урожай 1603 года остановил бедствие. За три голодных года умерло около полумиллиона человек. Центр страны обезлюдел — крестьяне бежали на более сытые южные окраины государства, тысячи дворовых холопов, выгнанных боярами на улицу, чтобы не кормить лишние рты, составили шайки разбойников. Царя Бориса проклинали как виновника всех обрушившихся на страну бед. Стабильность России была нарушена, люди, увидевшие себя в зверином обличье, уже не могли вернуться к прежней добропорядочной жизни. Понятия добра и зла исчезли из народного представления.
Карл IX, разбирая донесения шведских лазутчиков, сообщавших о политических и экономических новостях из России, не мог не обратить внимания на слухи о различных дурных знамениях и приметах, расходившиеся по стране. Ночная смена стрельцов, направлявшаяся в Кремль, видела, как над царскими палатами пронеслась колесница, запряженная шестерней. Ямщик, одетый по-польски, хлестал своим бичом ограду дворца и так ужасно кричал, что стрельцы разбежались. В разных местах люди наблюдали мчавшуюся по небу днем комету — верный знак беды. На улицах Москвы вдруг появилось множество лисиц необычной темной окраски, похожих на сибирских чернобурок. Где-то видели волков, пожиравших друг друга, в одной местности вдруг перевелась рыба, а в другой разом исчезли все птицы. Для Карла IX подобные сообщения несли ясную практическую информацию: русский народ потрясен и общество готово к переменам самого ужасного свойства, нужно только ждать.
Голод нанес смертельный удар по династии Годунова. Уже несколько лет в России бродил слух о том, что младший сын Ивана Грозного царевич Дмитрий, загадочно погибший в Угличе, на самом деле остался жив. Он обладал куда большими правами на престол, чем выскочка Годунов, который, по мнению бояр, хитростью и обманом сел на русский трон. Рассказы о том, что Дмитрий не погиб, вскоре получили реальное подтверждение. В мешках с зерном, отправлявшихся из Польши в голодную Россию, стали попадаться воззвания, подписанные его именем. Царевич объявлял, что Борису Годунову не удалось умертвить его и скоро он сам придет из Польши в Россию, чтобы сесть на трон.
В октябре 1605 года Дмитрий, перейдя Днепр возле Киева с кучкой польских и русских авантюристов, вступил на российскую территорию. Казалось, страна лишь ждала появления человека, способного сменить ненавистного царя Бориса. Города один за другим сдавались царевичу без боя, многотысячные армии, посылаемые царем из Москвы, переходили на сторону самозванца. Бояр и воевод, сохранявших верность Борису, задерживали восставшие горожане. Так, например, воеводу Путивля Михаила Салтыкова, решившего оказать сопротивление приближавшемуся войску Дмитрия, жители города схватили и, привязав ему к бороде веревку, в таком виде, точно ручного медведя, привели в лагерь Дмитрия.
Царь Борис писал длинные письма к европейским дворам, в том числе и в Швецию, объясняя, что человек, выдающий себя за царевича Дмитрия, — беглый монах Гришка Отрепьев и ему не следует верить, однако слова не могли заменить военную удачу. Карл IX послал в начале 1605 года на границу с Россией комиссаров с предложением военной помощи против самозванца. За это Борис должен был подтвердить крестным целованием Тявзинский мир и отдать Швеции Кексгольм и Ивангород. Пока шведские и русские представители спорили о месте переговоров — шведы предлагали деревню Систербэк на реке Сестре, русские настаивали на Нарве, — положение царя Бориса все ухудшалось. Весной 1605 года он сообщил, что готов принять предложенные шведами условия, но дипломатическая победа ушла буквально из-под носа Карла IX. Борис Годунов отправился в мир иной: то ли сам отравился от обрушившихся на него несчастий, то ли умер от болезни. О причинах его смерти из России поступали противоречивые сведения. Подготовленный шведами проект трактата так и остался неподписанным.
О происходящем в России шведы обычно узнавали из Ивангорода, отделенного от шведской Нарвы рекой. Жители обоих городов встречались на рынке, обмениваясь новостями, рыбаки съезжались на середине реки, чтобы посудачить о своих делах, но вернее всего о переменах в жизни Московского государства можно было узнать по неурочному звону колоколов и пушечной пальбе со стен Ивангородской крепости. Так и случилось 14 июня 1605 года. Из-за реки вдруг загрохотали пушки, затем поплыл колокольный звон. Ивангород заранее чествовал нового русского царя Дмитрия Ивановича. В Москву он торжественно вступил лишь в конце месяца.
Царю Дмитрию было около двадцати пяти лет, он не носил обычной у русских бороды, был невысок и смугл лицом, с коротким и широким носом, под правым глазом около носа у него темнела бородавка. Хотя внешне он совсем не походил на своего отца Ивана Грозного, многие искренне верили в его царское происхождение. «Если мы примем во внимание его уверенность, мы увидим, что он должен был быть по меньшей мере сыном какого-нибудь государя, — делится своими впечатлениями от встречи с Дмитрием французский капитан Маржерет, служивший в Москве в царской охране. — Его красноречие очаровало всех русских, в нем светилось некое величие, которое нельзя выразить словами и невиданное прежде среди русской знати и еще менее среди людей низкого происхождения, к которым бы он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Ивана Васильевича».
Впрочем, Карла IX не слишком интересовало, истинный или ложный царевич сел на русский трон. Куда важнее было выяснить его политические взгляды и намерения в отношении Швеции. Новости об этом приходили самые тревожные. Весь поход Дмитрия на Москву, по глубокому убеждению советников короля, был польской интригой, устроенной иезуитами, которые хотели внедрить в России католичество и — с русской помощью — вернуть Швецию в лоно Римской церкви. В Москву с Дмитрием приехали тысячи поляков, в том числе и католические священники, а сам царь демонстрировал явную приверженность польским обычаям. Русских возмущало, что он не спит днем, как то полагалось в Московии, пляшет на балах, нарушая царское достоинство, и ест телятину, что свидетельствовало о грубом пренебрежении православными нормами. «Царь-то не настоящий, это поляк, а не русский!» — такие слухи, подогреваемые боярами и священниками, ползли по Москве, вновь приводя в волнение едва успокоившееся русское общество. В том, что Россия может быть использована поляками как плацдарм для захвата Швеции, были убеждены многие находившиеся в русской столице иностранцы. Английский агент Плессен в сентябре 1605 года сообщал в Англию: «Король польский втайне помогал помянутому Дмитрию отчасти для угождения папе, отчасти ради своей выгоды и (ближайшим образом) для того, чтобы получить возможность когда-либо возвратить себе королевство шведское».
Молодой царь был холост, что еще больше осложняло политические прогнозы. Одно дело, если он выберет себе невесту на родине, в одном из боярских родов, как это было заведено в Московии, и совсем другое, если Сигизмунд привяжет его к себе еще крепче, дав в жены одну из своих родственниц. Когда Карлу IX донесли, что русский царь намерен взять себе супругу в Польше, он решил, что речь идет о сестре Сигизмунда принцессе Анне. Предстоящую свадьбу нужно было остановить любым способом! Карл IX пришел в такое отчаяние, что решился на крайне рискованный и недостойный высокой дипломатии поступок. Наместник в Нарве Самуэль Нильссон получил приказ передать воеводе в Ивангороде Ивану Салтыкову, что принцесса Анна отличается безнравственной и разгульной жизнью и потому не может быть хорошей супругой русского царя. Ответ из Иван-города прозвучал для Карла IX как пощечина. Иван Салтыков сообщил, что не собирается направлять в Москву столь бесстыдное послание, оскорбляющее царя. Что же касается утверждений о низких нравственных качествах принцессы, то не в интересах шведского короля афишировать это, поскольку «она с вашим господином королем Карлом родня и относится к одной с ним семье и тесно с ним общалась».
