Именно в тот момент бывший учитель и сосед Джеймса, Чарльз Элиот, помог Джеймсу избавиться от хандры, предложив ему в 1872 году в течение полугола вести занятия по сравнительной анатомии и физиологии в Гарварде. Уильяму было к тому времени 30 лет, но у него до сих пор не было постоянной работы, и он все еще жил как испорченное дитя в защищенной от невзгод атмосфере родительского дома. Он воспринял предложение Элиота как дар божий и принял должность в надежде на то, что она поможет рассеять его «философическую ипохондрию».
Избавившись наконец от чувства вины, какую он мог испытывать по причине своей зависимости от родителей и отсутствия цели в жизни, Уильям достиг большого успеха как преподаватель. С детских лет принимавший участие в интеллектуальных дискуссиях, обычных для либеральной атмосферы его родного дома, Джеймс легко находил общий язык со своими студентами, а они — с ним. Студентов привлекали его разносторонние знания и попытки связать учебный материал с жизненными ситуациями. Его обширный опыт, начитанность, талант общения и подкупающие манеры способствовали росту его популярности. Похоже на то, что с тех пор как Джеймс в 1870 году познакомился с трудами Ренувье, он выработал свой практический подход к обучению и к жизни в целом. Хотя его задача заключалась в обучении студентов физиологии, он толковал свой предмет достаточно широко, что давало ему возможность познакомить студентов со многими собственными идеями, причем студенты реагировали на это положительно. После этого первого успеха Джеймсу предложили в следующем учебном году провести полный курс занятий. Несмотря на то, что его преподавательская деятельность прибавила ему уверенности в собственных силах и уменьшила депрессию, Джеймс чувствовал: прежде чем он окончательно определится, ему необходимо еще один год провести в Европе. По прошествии этого года он до конца жизни продолжал работать в Гарварде.
Многим студентам, посещавшим занятия Джеймса, было суждено сделаться знаменитыми. Хорошо известен тот факт, что в числе студентов Джеймса были такие люди, как Джордж Сантаяна, Гертруда Стайн и Г. Стэнли Холл. Помимо названных, студентами Джеймса были также Мортон Принс и Борис Сидис, внесшие значительный личный вклад в американскую психиатрическую и психоаналитическую науку. Джеймс Джексон Путнэм, близкий друг Уильяма Джеймса, стал важной фигурой в психоаналитическом движении, причем могло случиться так, что если бы не влияние Джеймса, Путнэм вообще бы не занялся психоанализом.
Общение Джеймса с Мортоном Принсом оказало решающее влияние на профессиональное становление Принса. Подобно Джеймсу, Принс принял подходы Жане и Шарко к неврологии и клинической медицине и получил всемирную известность благодаря своим книгам. Он отстаивал «научную психопатологию», основал «Журнал аномальной психологии» и в течение многих лет занимал пост редактора этого журнала.
Примерно десять лет тому назад Давид Шаков вспоминал, что через Джона Дьюи Джеймс вошел в его жизнь и стал его неизменным героем. Историкам досталось от Шакова за их «ограниченный взгляд» на факторы, которые, по их мнению, сыграли решающую роль в развитии психоаналитической мысли. Он писал:
«Подобная нечувствительность проявилась в невнимании к выводам, проистекающим из двух фундаментальных принципов Джеймса. Одним из этих принципов, названным Торндайком самым значительным открытием Джеймса в области психологии, является существование «краевых» психических состояний. Другой принцип заключается в том упоре, какой делал Джеймс на концепции, до некоторой степени связанной с первым принципом — концепции «привычки», то есть повторяющихся и, казалось бы, незначительных событий в наших жизненных обстоятельствах и наших поступках…, могущих играть важную роль в формировании наших мнений, восприятий [и] реакций».
По мере того как Джеймс приобретал известность, он начал делиться своими знаниями и философскими воззрениями не только со своими студентами и коллегами, но также с другими преподавателями, широкой публикой и с образованными людьми в целом. Число предметов, не удостоившихся внимания Джеймса, можно пересчитать по пальцам. Он анализировал социальные и политические вопросы в статьях о патриотизме, войнах, линчевании (самосуде), аскетах, гениальности и скрытых энергетических возможностях человека. Сын Джеймса, Гарри, писал, что Джеймс «не был склонен недооценивать бойцовский инстинкт», который он рассматривал как крайне легковозбудимую силу, лежащую в основе общественных структур всех доминирующих рас. Он выступал в поддержку международных судов, сокращения вооружений и прочих «мер, способных противостоять страсти к разжиганию войны». Джеймс предлагал перевести «бойцовский инстинкт» в созидательное русло и выступал против тех, кто пытался утвердить социальную психологию, основанную на предполагаемой гедонистической природе человека.
По мнению Джеймса, в основе человеческой натуры лежит творческий потенциал индивидов, который успешнее всего реализуется во взаимодействии с общественным порядком. Джеймсова концепция «социального я» использовалась в более поздних разработках психологической и социологической теории как основа для анализа индивидуальных и групповых поступков.
ВЛИЯНИЕ ЕВРОПЕЙСКОЙ МЫСЛИ
«Запойный» читатель на нескольких языках, Джеймс был для своего поколения главным вестником нового, принесшим в Америку зарубежные идеи в области психологии, медицины и неврологии — особенно информацию об исследованиях, проведенных во Франции. Он проделал обзор работы Либо еще в 1868 году.
Французская неврология и психиатрия привлекали Джеймса потому, что стояли ближе к старым метафизическим понятиям, чем германский экспериментализм. Джеймс одобрял внимание французских ученых к высшим психическим функциям, а также к эмоциональным и практическим потребностям людей. Французская психитрия достигла особых успехов в области неврологии и в интерпретации органических психозов. Клиницисты искали причины, лежащие в основе заболеваний.
С помощью наблюдения временных изменений, изучения историй болезни и проведения аутопсии клиницисты постепенно начинали классифицировать четко выраженные нозологические формы, определяемые частично по присущим им симптомам, а частично по анатомическим поражениям, лежащим в основе таких заболеваний. Успехи в диагностике функциональных нарушений также производили на Джеймса впечатление, особенно работа Жане и Бине по истерии и расщеплению личности. Он находил, что их работа полна «тонкой психологии, к которой каждый психолог обязан отнестись со вниманием». Он предсказывал, что эта работа вызовет споры и стимулирует профессиональный интерес.
Знакомство Джеймса с европейской психологией и психиатрией побудило его к поощрению изучения многих тем, бывших непопулярными в научной психологии, например гипноза, расщепления личности, галлюцинаций, исследований психики, истерии, нарушений и в целом исследований, проводившихся в области психопатологии.
Его многолетнее содействие проведению таких исследований в значительной мере заложило исследовательский фундамент, побудивший психологов обратить свое внимание на изучение динамических процессов и психоаналитической теории. Изложенное Джеймсом в первом томе «Психологического обзора» (Psychological Review) содержание оригинального доклада Брюера и Фрейда явилось первым в Америке печатным упоминанием о работах Фрейда. В статье утверждалось, что истерия вызывается «психическим шоком», воспоминания о котором попадают в подсознание (подпороговое сознание). Оставшиеся там, они действуют как «шипы в душе», по выражению Джеймса. Для исцеления необходимо вывести их на поверхность в гипнотическом состоянии, позволить им оказать на пациента полное эмоциональное воздействие, даже жестокое и болезненное, и таким образом помочь им «выработать» себя и исчезнуть. Джеймс не видел в этом способе ничего оригинального, потому что в Англии, на много лет раньше, Майерс «заявил, что истерия есть заболевание гипнотического пласта», а Фрейд и Брюер просто дали подтверждение более ранней работе француза Жане. Во время визита Фрейда в университет Кларка в 1909 году, когда большинство психологов и психиатров в Америке отвергали психоаналитические интерпретации, Джеймс писал Флурнау, женевскому психологу, что он надеется на то, что «Фрейд и его ученики распространят свои идеи до самых отдаленных пределов… Они не могут не пролить свет на природу человека».
