Глава 1
Роль политического террора в борьбе за власть
Насилие и жестокость
Источники и литература
В каждом веке свое Средневековье. 100-летние, 30-летние войны, инквизиция — оттуда, гражданские войны тоже. Только каждое последующее столетие они все более ужесточались: в них участвовало больше людей, совершенствовались средства их уничтожения, изощреннее становились издевательства и пытки, терялась ценность человеческой жизни. Прежними оставались ненависть, остервенелость, становившиеся на время национальной религией (в России многонациональной). Трагедия народов одной страны, тесно взаимосвязанной с остальным миром, становилась ощутимой для всех. Оставшиеся в живых жертвы произвола и очевидцы не воспринимали оптимизма историков: за Средневековьем последует эра Возрождения… Они думали и говорили о другом: удивительно не то, что этот ужас проходит, а что мы — живы.
Насилие и террор всегда были непременными спутниками многовековой истории человечества. Но по числу жертв, узаконению насилия XX век не имеет аналогов. Этим столетие обязано, прежде всего, тоталитарным режимам в России и Германии, коммунистическим и национал-социалистическим правительствам[10].
Россия традиционно относилась к странам, где цена человеческой жизни была мизерной, а гуманитарные права не соблюдались. Крайне радикальные социалисты-большевики, захватив власть, провозгласив свершение в кратчайшие сроки мировой революции и создание царства труда, уничтожили подобие правового государства, предложив революционный беспредел, и тем самым усугубили бесправное положение личности. Никогда еще в истории утопические идеи не внедрялись в сознание людей столь жестоко, цинично и кроваво. Непротивление, отказ от использования силы при решении политических вопросов, предложенные веку Львом Толстым и Махатмой Ганди, не были восприняты ни в России, ни в Германии. В непродолжительной идейной борьбе победило беспощадное, фанатичное зло, принесшее столько невиданных ранее страданий людям.
Политика насилия и террора[11], проводимая в России большевиками, меняла сознание населения. А. С. Пушкин в «Борисе Годунове» отмечал безмолвие народа при казнях, большевистская периодика полна громогласных одобрений массовых убийств.
Естественны извечные вопросы: кто в этом виноват? Каковы причины трагедии? Как объяснить, попытаться понять происшедшее?
Основные тенденции решения проблемы были намечены для советской историографии высказываниями В. И. Ленина о том, что красный террор в годы гражданской войны в России был вынужден и стал ответной акцией на действия белогвардейцев и интервентов[12]. Тогда же было сформулировано мнение: «…те репрессивные меры, которые вынуждены применять рабочие и крестьяне для подавления сопротивления эксплуататоров, не идут ни в какие сравнения с ужасами белого террора контрреволюции»[13].
Одновременно, усилиями прежде всего российской эмиграции, создавались книги и рассказы о застенках ЧК, характеризовалось различие между красным и белым террором. По мнению С. П. Мельгунова, красный террор имел официальное теоретическое обоснование, носил системный, правительственный характер, а белый террор был похож на «эксцессы на почве разнузданной власти и мести». Потому красный террор по своей масштабности и жестокости был хуже белого[14].
Подобную точку зрения разделял и генерал А. И. Деникин, назвавший гражданскую войну «русским погостом», на котором, по его словам, и красные, и белые пустили реки крови. «Различны были способы мучений и истребления русских людей, но неизменной оставалась система террора, проповедуемая открыто с торжествующей наглостью. На Кавказе чекисты рубили людей тупыми шашками над вырытой приговоренными к смерти могилою; в Царицыне удушали в темном, смрадном трюме баржи, где обычно до 800 человек по нескольку месяцев жили, спали, ели и тут же… испражнялись. Повсюду избивали до полусмерти, иногда хоронили заживо. Сколько жертв унес большевистский террор, мы не узнаем никогда». (Хотя тут же сообщал, что, по данным комиссии, созданной им, эта цифра только в 1918–1919 гг. составляла 1 млн. 700 тыс. человек.) Деникин признавал, что «набегающая волна казачьих и добровольческих войск оставляла грязную муть в образе насилий, грабежей и еврейских погромов». Но уточнял: «Мы грозили, но были гуманнее. Они звали, но были жестоки»[15].
