«Он знал обо мне, — сказал в Нюрнберге Иодль, — что меня зовут Иодль, что я генерал и может быть угадывал по моему имени, что я баварец… И это все».
Ничто не умеряло суровости в окружающей его обстановке, и те, кто ему служили, должны были заранее проститься с личной жизнью.
«Ставка фюрера, — говорит Иодль, — представляла собою нечто среднее между монастырем и концлагерем. Мы не были оцеплены колючей проволокой, но для входа и выхода нужен был специальный пропуск, которым из моих офицеров обладал лишь один мой адъютант генерал Варлимонт. Никакой шум света не достигал до нас».
Вокруг Гитлера не смеялись, не шутили, не курили, не пели. Вся жизнь сведена была к службе и скуке.
«Я делал все возможное, чтобы уйти, — говорит Кайтель. — Двадцать раз просил я маршала Геринга дать мне назначение на фронт. Я — фельдмаршал, — удовлетворился бы дивизией».
«Я пустил в ход все средства, чтобы быть посланным в Финляндию, к горным войскам. Но фюрер не любил новых лиц вокруг себя».
Это правда. За все годы войны у него одни и те же адъютанты: Шмундт, Гольцбах, Белов. Не то, чтобы Гитлер их любил — он не любил никого; но он был человек привычки, и те, кто удостоился чести быть около него, должны были нести свой крест до конца.
Гитлер не был усидчивым работником. Он не просиживал долгие часы за своим письменным столом, как Муссолини. Он высмеивал своего предшественника канцлера Брюнинга за то, что тот сам составлял законопроекты, представляемые в Райхстаг. Он ненавидел длинные доклады. Беспокойность его ума не допускала серьезного чтения (за одним исключением, о чем будет речь впереди), но он особенно любил детективные романы, которые он поглощал с молниеносной быстротой.
Единственная вещь, которую он лично подготовлял с большой тщательностью, были его речи. «Он их сперва диктовал, — говорит Кайтель, — потом перечитывал, изменял и переделывал по два, три раза.
Ударные места речей, потрясавшие весь мир и производившие впечатление вдохновенной импровизации, заучивались им наизусть».
«Было необыкновенно трудно, — говорит далее Кайтель, — делать ему самый обыкновенный доклад. Он вас прерывал на первой же фразе и начинал говорить сам вместо вас. Сотни идей рождались непрерывно в его мозгу. Нет в мире человека, который имел бы столько идей, сколько Гитлер»
Он приписывал себе исключительную силу интуиции и синтеза. Он верил в свою способность схватывать налету смысл событий и явлений. В то время, как другие должны были идти путем кропотливого анализа, его интуиция сразу освещала ему все дело. Он был убежден также, что он умеет сразу безошибочно разгадывать и оценивать людей.
«Мне достаточно, — говорил он, — часу разговора с любым человеком, чтобы его доподлинно изучить и знать точно, чего надо в нем опасаться и чего можно ожидать от него».
Кайтель неоднократно предостерегал его от опрометчивых суждений, которые он составлял о генералах. Гитлер даже не слушал его.
Он обладал недюжинными познаниями, которые позволяли ему сходить за гения в глазах тех, кто его видел случайно. Он питал пристрастие к проблемам наследственности и способен был часами говорить о сифилисе или о подборе рас. Он никогда не сидел за рулем автомобиля, но точно знал все типы машин; он сравнивал их качества, чертил схемы моторов, намечал усовершенствования. Благодаря богатству воображения, он был сродни изобретателям.
И в то же время он глубоко презирал профессию техников.
«Техники, — говорил он, — это люди, которые знают лишь одно слово: нет. Что бы вы от них ни захотели, они всегда начнут вам объяснять, почему это невозможно. Никогда творческая искра не сверкает в голове техника. Я предпочитаю аматеров и дилетантов: у них одних есть идеи».
На этом систематическом презрении к препятствиям Гитлер построил всю свою систему командования.
«Я знаю, — говорил он, — что я требую невозможного. Это единственный способ получить возможное, и то далеко не всегда. Если бы я требовал только возможного, я не получал бы почти ничего».
Кайтель приводит примеры;
«Фюрер спросил меня однажды: Сколько мы выпускаем ежемесячно легких полевых гаубиц? — Около 100. — Я приказываю производить 900. Сколько производим мы зенитных снарядов? — Около 200.000. — Я хочу 2.000.000. — Но каждый снаряд снабжен сложным детонатором, а у нас всего несколько заводов, изготовляющих эти детонаторы. — Я поговорю со Шпеером. Он нам построит новые заводы и через шесть месяцев я буду иметь два миллиона снарядов».
«В другой раз, в конце 1944 года он спросил Шпеера: сколько пулеметов выпускаем мы ежемесячно? — 3.500. — Вы мне сделаете рождественский подарок, с Нового Года я хочу иметь 7.000…Нет, нет, мой милый Шпеер, не говорите мне, что это невозможно. Мне не надо вашего ответа, мне нужны пулеметы. Ведь вы не откажете в рождественском подарке вашему фюреру?»
Когда финансисты говорили Гитлеру: «Нет денег», — он отвечал: «Вы здесь на то, чтобы их найти». Когда промышленники ему говорили: «Не хватает времени», он отвечал: «А вы поторопитесь, и тогда хватит». Когда генералы докладывали: «Не хватает людей», он готов был ответить: «Так сделайте их».
«После высадки в Нормандии, — рассказывает далее Кайтель, — фюрер сказал мне: — Так как у нас появился новый фронт, то нам нужно еще несколько дивизий. Сколько вы можете сформировать из запасных частей? — Я думаю, десять. — Он вспылил: Чепуха. Мне нужно сорок. — Мы спорили до изнеможения и сошлись на компромиссе — двадцать пять дивизий. Но он на этом не успокоился. Он обратился к Иодлю, начальнику Главного Штаба Армии, к командующему резервными частями, к командующему Ландштурмом. Он произнес перед ними своего рода пропагандную речь и дал им восемь дней для разработки конкретных мер. В конце концов мы сформировали двадцать пять пехотных дивизий и пять танковых, итого тридцать дивизий. После этого Гитлер сказал мне: — Видите, как я был прав. Если бы я вас послушался, я имел бы всего десять дивизий. Надо всегда требовать невозможного. — Но в действительности мы могли его успокоить лишь тем способом, что сняли несколько полков с фронта, переформировали их и окрестили дивизиями».
Эта неумолимая требовательность, это отрицание невозможного, подкрепленные бешеным гневом и страшными угрозами, без сомнения позволили Гитлеру выжать из Германии гигантские усилия, подлинные подвиги, как в боях, так и в индустрии. Но с другой стороны это вело к самообману и иллюзиям. «Мои генералы, — говорил Гитлер с удовлетворениям, — никогда не заявляют мне, что им не хватает орудий, снарядов или танков». Да, они остерегались этого. Но зато они подавали часто фальшивые рапорты, и не раз вместо реальной силы, на которую Гитлер рассчитывал на основании рапортов, он находил лишь фикции.
«И между тем, — говорит Кайтель, — Гитлер был крайне недоверчив».
«Я знаю, — говорил он, — что рапорты, которые мне подаются, всегда приноровлены к моим идеям. Поэтому я должен дважды проверить, раньше чем поверить».
