Например, на полдороге от Тацита к Ордерику Виталию один автор приводит довольно негативное свидетельство о франках, — а именно епископ Григорий Турский (573–594) в «Истории франков». Действительно, франкских королей VI в., Хлодвига и его династию, как и их лейдов (аристократию), он часто описывает в черных красках. Такое впечатление, что они не имели ни одного воинского достоинства, ни смелости, ни верности, а были извергами, предателями и деспотами, антиподами рыцарства. И странно, что они христиане.
Какова в этом контрасте доля реальности, связанная с возможным отходом варварского воина от прежних идеалов под влиянием испорченного римского мира, и что привнесли оба источника? В самом деле, Тацит — это римлянин, который идеализирует варваров из внешнего мира как бы в порицание некоторым представителям мира своего. Григорий же — подданный франкских королей, брюзга или моралист, и видеть истинную «добродетель», высшую силу и справедливость он не желает ни в ком, кроме как в святых — воображаемых существах, живущих в более высоком мире, чем дольний. Не преувеличивает ли каждый из них, притом по-своему?
Их прекрасные тексты, насыщенные или перегруженные — как угодно, доминируют среди документации о германцах и франках, составленной современниками, и предоставили позднейшим историкам материал для создания собственных концепций. Образ древней Германии часто позволял им воскрешать миф о воинской доблести предков. Образ меровингской Галлии, которую после Франсуа Гизо (1846) часто рассматривали как изнанку германской декорации, наконец выявленную Григорием, давал им возможность описывать насилие и хаос, реакцией на которые в конечном счете якобы стало изобретение рыцарства и создание всей французской цивилизации. Присмотримся ко всему этому ближе. И даже не побоимся отправиться дальше в глубь истории, чем во времена Тацита, ведь не он первым воздал хвалу варварской доблести.
ГАЛЛЫ И ГЕРМАНЦЫ
На земле Галлии, как и соседней Германии, с VIII в. до н. э. человек из элиты отличался тем, что владел конем и неким подобием железного меча. Не господствовал ли знатный воин над крестьянином еще с тех пор? Не навязывал ли он, во всяком случае, свой престиж и авторитет простым безлошадным воинам, хуже вооруженным и хуже защищенным, чем он, — настолько хуже, что он мог сделать их своими подручными и данниками?
Об общественных отношениях у «наших предков галлов» известно немногое. Археология сообщает о настоящем социальном расслоении и о переменах в облике жилища и в экономике, прежде всего благодаря контактам с марсельскими греками и другими обитателями Средиземноморья. А то, что говорят о галлах их завоеватель Цезарь (с 52 г. до н. э.) и греческий географ Страбон (ок. 18 г. н. э.), скорей, лестно для них, хоть и схематично.
«Было некогда время, — по словам Цезаря, — когда галлы превосходили храбростью (virtute) германцев». Тогда они основали колонию в одном лесу, за Рейном, — колонию вольков-тектосагов, и этот народ «пользуется большой славой за свою справедливость и военную доблесть». Можно подумать, древние галлы или по меньшей мере их вожди первыми изобрели рыцарство! Правду сказать, Цезарь и Страбон делают его, скорей (если это на самом деле «рыцарство»), в равной мере принадлежностью обеих групп народов, галльских и германских, которая лучше сохранилась у последних.
У греко-римских авторов, писавших о «варварах» Северной Европы, существовало нечто вроде вульгаты. «Все племя, теперь называемое галльским и галатским, помешано на войне, отличается отвагой и быстро бросается в бой; впрочем, оно простодушно и незлобиво». Так Страбон начинает знаменитое описание галлов, однако далее уточняет, что «дал это описание на основании древних обычаев» (он писал в 18 г. н. э.), «которые еще сохраняются у германцев до настоящего времени». В самом деле, торговля и соседство с греко-римским миром мало-помалу привели к тому, что галлы одрябли и, как отмечал Цезарь в 52 г. до н. э., «даже и сами/не пытаются равняться в храбрости (virtus) с германцами». Тем не менее галльская война периодически показывала, что остатки былой храбрости еще сохранились! И сам Цезарь говорил о храбрости жителей тех земель, соседних с Германией, особенно «бельгов» и «гельветов», которые привыкли к войне из-за этого беспокойного соседства. Но после этого присоединение Галлии к империи и те выгоды, которые ее именитые жители получили от римского мира, по-настоящему отрезали ее от Германии.
Интересно, что как Цезарь, так и Страбон склонны связывать эти «германские черты» не только с социальным положением, но и с этнической «природой» — хотя античные историки и географы не умели пользоваться инструментарием нашей современной социологии. Эти германские черты галлов, даже ушедшие в прошлое или лимитрофные, все равно интересовали Страбона. Цезарю галлы сопротивлялись недолго, но «хотя все галаты по натуре воинственный народ, все же они более искусные всадники, чем пехотинцы, и лучшая часть конницы у римлян состоит из этого племени»[1].
Впечатление производит и их вооружение, сообразное их большому росту: «длинный меч, висящий на правом боку, длинный прямоугольный щит в соответствии с ростом и “мандарис” — особый род дротика», используемый также на охоте.
«Государственное устройство у них было в большинстве аристократическим». Если они приходили в состояние возбуждения, их было легко одолеть, поскольку они были слишком смелы, когда их вызывали на бой, — в чем проявлялась неорганизованность, а также германские черты, если резюмировать соображения Страбона. Итак, в них была отвага, еще раз отвага, неизменно отвага… и еще «много глупости и хвастовства, а также страсти к украшению». К их бездумности «присоединяется еще варварский и экзотический обычай, свойственный большинству северных народов», и, как полагает Страбон, этот обычай состоит в том, чтобы, «возвращаясь после битвы, вешать головы врагов на шеи лошадям и, доставив эти трофеи домой, прибивать их гвоздями напоказ перед входом в дом».
Это свирепый обычай, даже если речь идет не о настоящем зверстве, а только о трофеях, которые выставляют напоказ.
Картинка Страбона написана яркими и контрастными красками. Пока что кажется, что перед тобой действительно варварская «орда», — и однако «они легко собираются вместе в большом числе, так как отличаются простотой, прямодушием и всегда сочувствуют страданиям тех своих близких, кому, по их мнению, чинят несправедливость». Вот и снова они близки к рыцарству!
Их собрания выбирают вождей для войны — и, стало быть, конечно, обсуждают их компетентность. У них есть также друиды, которые служат арбитрами в войнах между этими народами и улаживают частные конфликты, прежде всего разбирая дела об убийстве. Сколько сведений, плохо сочетающихся с неисправимой бездумностью! Может быть, представление о варварской ярости — дань стереотипу? Или эту ярость просто намеренно имитировали — как целое течение историков, испытавших влияние антропологии, думает сегодня о феодальной ярости?
