Отрывочные сведения о берсерках также можно почерпнуть из «Младшей Эдды» — сборника древнеисландских мифических сказаний, принадлежащих перу Снорри Стурлусона. В «Саге об Инглингах» говорится следующее: «Мужи Одина бросались в бой без кольчуги, а ярились, словно бешеные псы или волки. В ожидании схватки от нетерпения и ярости, клокотавших в них, грызли зубами свои щиты и руки до крови. Они были сильны, словно медведи или быки. Со звериным рыком разили они врага, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда…». Древнескандинавский поэт утверждал, будто «Один умел делать так, что в битве его враги слепли или глохли, или их охватывал страх, или их мечи становились не острее, чем палки». Связь берсерков с культом главного бога скандинавского пантеона имеет и другие подтверждения. Даже перевод многочисленных имен Одина указывает на его безумную и яростную природу: Вотан («одержимый»), Игг («страшный»), Херьян («воинствующий»), Хникар («сеятель раздоров»), Бельверк («злодей»). Под стать прозвищам их покровителя были и прозвища берсерков, дававших «властелину гнева» обет бесстрашия. Например, Гаральд (Харальд) Безжалостный, всегда ввязывавшийся в бой раньше других, или разбитый в 1171 г. под Дублином норманнский вождь Иоанн, имевший прозвище «Воде» (Wode), то есть «Безумец», «Одержимый». «Бешеный».
Берсерки вовсе не случайно являлись привилегированной частью воинского сословия, своего рода «спецназом» викингов. И таковыми их делало вовсе не стихийное буйство или жертвенное сумасбродство на ристалище. Просто они всегда открывали бой, проводя показательный, и в большинстве случаев победный поединок на виду у всего войска. Отряд берсерков одним своим видом заставлял врагов трепетать. Штурмуя города в качестве боевого авангарда, они оставляли за собой лишь горы трупов поверженных врагов. Если верить литературным памятникам, то древнескандинавские конунги часто использовали берсерков в качестве личной охраны, что лишний раз подтверждает их воинскую элитарность. В одной из саг говорится, что у датского короля Хрольфа Краке (Хрольва Жердинки, прозванного так за свою худобу) в телохранителях ходило сразу двенадцать берсерков.
Берсерк был механизмом, взорванным свирепой страстью, адреналином, идейной установкой, дыхательными приемами, звукоколебательными вибрациями и механической программой действия. Он сражался не за что-то, а лишь для того, чтобы победить. Берсерк вовсе не должен был доказывать, что выживет. Он был обязан многократно окупить свою жизнь жизнями врагов, которых унес с собой на тот свет, в чертоги Одина. Берсерк не только шел умирать, он шел получать яростное удовольствие от этого процесса. Кстати, именно поэтому он чаще всего оставался в живых.
Один умел делать так, что в битве его враги слепли или глохли, или их охватывал страх, или их мечи становились не острее, чем палки, а его люди гили в бой без доспехов и были словно бешеные собаки и волки, кусали щиты и сравнивались силой с медведями и быками. Они убивали людей, и их было не взять ни огнем, ни железом. Это называется впасть в ярость берсерка.
Для сравнения: в главе 31 своей «Германии» римский историк, писатель и государственный деятель Публий Корнелий Тацит пишет:
Как только они достигали зрелого возраста, им позволялось отращивать волосы и бороду, и только после убийства первого врага они могли их укладывать… Трусы и прочие ходили с распущенными волосами. Кроме того, самые смелые носили железное кольцо, и лишь смерть врага освобождала их от его ношения. Их задачей было предварять каждую битву; они всегда образовывали переднюю линию.
Тацит упоминает особенную касту воинов, которую он называет «гарии» («харии»), и которые имеют все признаки берсерков (за 800 лет до битвы при Хафсфьорде):
…они упорные воины. Им свойственна природная дикость. Черные щиты, раскрашенные тела, выбирают темные ночи для сражения и селят страх в противниках. Никто не устоит перед необычным и словно адским обликом их.
В литературе берсерки часто появляются парами, неоднократно их сразу двенадцать. Они считались личной охраной древнескандинавских конунгов, что указывает на элитарный характер этой касты воинов. Непреложная верность их своему властителю встречается в нескольких местах старых саг. В одной из саг у короля датчан Хрольфа Краке было двенадцать берсерков, которые были личной его охраной: «Бедвар, Бьярки, Хьялти, Хохгемут, Цвитсерк, Кюн, Верт, Весети, Байгуд и братья Свипдаг».
После принятия в Скандинавии христианства старые языческие обычаи были запрещены. Попали под запрет и «бешеные» воины в звериных шкурах (причем не только медвежьих). Изданный в Исландии закон 1123 г. гласил: «Замеченный в бешенстве берсерка будет наказан тремя годами ссылки». С тех пор воины-берсерки бесследно исчезли. Существуют теории, согласно которым агрессивность берсерка объяснялась приемом перед боем психотропных веществ, таких как мухомор, или большого количества алкоголя. Эта точка зрения является наиболее распространенной, однако назывались и другие возможные причины, такие как истерия, эпилепсия, психические заболевания и дурная наследственность. Обычно берсерки сражались секирой (топором с длинным древком и большим боровидным лезвием). Секира, помимо своей боевой эффективности, наводила страх на противника своими габаритами. Этим оружием наносили рубящие удары, но чтобы отбросить противника, также били тупым концом топорища и частью лезвия.
УПОЕНИЕ В БОЮ…
Все до единого свидетельства изображают берсерков как свирепых бойцов, которые сражались с дикой, прямо-таки магической страстью. Так в чем же заключался секрет ярости берсерков, а также их нечувствительности к ранениям и боли: было ли это следствием наркотического опьянения, наследственного заболевания или специальной психофизической подготовки?
В настоящее время имеется несколько версий, объясняющих это явление. Первая — одержимость «звериным духом». Этнографы подтверждают, что нечто подобное отмечалось у многих народов. В моменты, когда «дух» овладевает человеком, тот не чувствует ни боли, ни усталости. Но лишь это состояние оканчивается, как одержимый практически моментально засыпает, его словно выключают. Вообще, оборотни-чество как воинская практика было широко распространено в Античности и Средневековье. Следы «превращения в зверя», разумеется, не в буквальном, а в ритуальном и психоповеденческом смысле можно отыскать в современных военных лексиконах и геральдической символике. Обычай присваивать спецподразделениям имена хищных животных для того, чтобы подчеркнуть их элитарность, тоже берет начало в глубоком прошлом. У древних германцев зверю подражали, он играл роль наставника при инициации, когда юноша, вступая в ряды взрослых воинов, демонстрировал свои боевые умения, ловкость, мужество и храбрость. Победа человека над тотемным животным, считавшимся предком и покровителем данного племени, означала передачу воину самых ценных звериных качеств. Считалось, что в итоге зверь не умирал, а воплощался в одолевшем его герое. Современная психология давно уже выявила механизмы, посредством которых человек «вживается» в образ того существа, чью роль он исполняет в данный момент. Берсерки, рычавшие и надевавшие на себя медвежьи шкуры, как бы на самом деле становились медведями. Конечно, звериный маскарад отнюдь не был ноу-хау норманнов. Известный мюнхенский этнолог профессор Ханс-Иоахим Папрот уверен, что культ медведя появился намного раньше и был распространен более широко. «Уже на рисунках каменного века, например в пещере Труа-Фрер в Южной Франции, мы находим изображения танцоров в медвежьих шкурах. А шведские и норвежские лапландцы отмечали ежегодный Медвежий праздник вплоть до прошлого (как и айны Японских островов. — В.А.) столетия», — говорит ученый. Австрийский германист профессор Отто Хефлер считает, что в зверином переодевании был заложен глубокий смысл. «Оно понималось как превращение не только зрителями, но и самим переодевающимся. Если танцор или воин облачался в медвежью шкуру, то сила дикого животного, конечно, в переносном смысле, переходила в него. Он действовал и чувствовал себя как медведь. Отголоски этого культа можно увидеть и сегодня, например в медвежьих шапках английских королевских гвардейцев, охраняющих лондонский Тауэр», — заявляет он. А в датском фольклоре до сих пор бытует уверенность, что всякий, кто наденет железный ошейник, может превратиться в медведя-оборотня (или даже медведеволка).
