Власть, угнетавшая население, была непреодолимой силой, подкрепленной угрозами ада и его земного преддверия – инквизиции. Одного доноса, даже нашептывания завистливого недруга-анонима бывало достаточно, чтобы за дело взялась Святая канцелярия; вырванные перед аутодафе публичные признания были кошмарным прообразом будущих судилищ в тоталитарных государствах. Кроме того, Церковь держала под контролем все, относившееся к знанию и просвещению, властвовала над мыслями всего населения, предавая огню книги в пылу искоренения религиозной и политической ереси. Та же самая Церковь превозносила такие кастильские доблести, как равнодушие к тяготам и хладнокровие пред лицом смерти. «Лучше быть голодающим кабальеро, чем жирным торгашом» – такова была ее идеология.
В особенности усердствовал в продвижении этой испанской версии католического пуританизма кардинал Хименес де Сиснерос, монах-аскет, ставший благодаря Изабелле могущественнейшим государственным деятелем своего века. В сущности, это была внутренняя реформация. Власть папы римского отвергалась из-за ее алчности, Испания же таким образом брала на себя роль спасительницы Европы от ереси, а католицизма – от его собственной слабости. В результате духовенство практиковало то, что проповедовало, – за исключением всепрощения и братской любви – и порой выносило решения об отчуждении собственности, иногда не менее подрывные, чем первоначальное учение. Тем не менее Церковь выстроила духовный фундамент социальной структуры Кастилии, будучи самой авторитарной силой ее укрепления.
Третий конфликтный узел – централизм против регионализма – тоже завязался в XV–XVI веках. Первое крупное выступление против объединенных королевств имело явный оттенок регионализма. Восстание комунерос, кастильских самоуправляемых городов, против внука Изабеллы императора Карла V в 1520 году было вызвано не только превращением страны в главный источник дохода для всей империи и высокомерием фламандских вельмож, но и презрением власти к местным правам и обычаям. Через монаршие браки большая часть страны была включена в состав Кастильского королевства; в качестве веревки, стягивавшей империю в единый сноп, испанские Габсбурги использовали Церковь.
Три ствола мощного древа кастильского государства – феодализм, авторитаризм и централизм – были тесно переплетены между собой. Особенно явственно это проявлялось в региональном вопросе. Кастилия принесла в Испанию централизованную власть, построила империю, однако ее правители упорно отказывались признавать, что феодальные экономические отношения устаревают. Войны в Северной Европе, борьба с французами в Италии и гибель Великой армады свидетельствовали о том, что императорская власть, выросшая менее чем за два поколения, почти сразу начала приходить в упадок. Кастилия демонстрировала несгибаемую гордость обедневшего аристократа, который упорно кичится своим былым величием, не замечая мерзость запустения в своем обветшалом замке. Близорукость, позволявшая заметить лишь желаемое, превратила Кастилию в наглухо закрытый дом, заполненный затхлостью. Кастильцы отказывались понимать, что накопленные церковью богатства из Америки лежат мертвым грузом, а огромное количество бесполезного золота только подрывает экономику страны.
Вошедшая в состав Арагонского королевства в Средние века Каталония сильно отличалась от остального полуострова – и неудивительно, что впоследствии между Мадридом и Барселоной возникли трения. Раньше каталонцы пользовались в Средиземноморье значительным влиянием, власть их распространялась на Балеарские острова, Корсику, Сардинию, Сицилию и герцогство Афинское. Но вследствие того, что экспедицию Колумба финансировала Изабелла Кастильская, а не Фердинанд Арагонский, они так и не получили никаких преференций после открытия Америки.
В 1640 году Каталония и Португалия восстали против Филиппа IV Испанского и его первого министра, графа-герцога де Оливареса. В результате этого Португалия добилась независимости, а Каталония признала своим королем Людовика XIII Французского. Однако в 1652 году Филипп IV снова захватил Барселону.
После смерти последнего испанского Габсбурга в 1700 году, во время Войны за испанское наследство, Каталония встала на сторону Англии в борьбе с внуком Людовика XIV, Филиппом Анжуйским. Но англичане, заключив Утрехтский мирный договор, предали каталонцев: Филипп V Бурбон положил конец правам Каталонии, потерявшей в 1714 году часть своей территории. Напоминанием каталонцам о владычестве Мадрида стала вознесшаяся над городом крепость Монтжуик – ее строительство стало для Филиппа началом воплощения в жизнь централистских идей его деда, «короля-солнца». Объединяющая сила Церкви ослабла, и монархия, стремившаяся держать в узде не только кастильцев, нуждалась в новой центростремительной силе. Баскский философ XX века Мигель де Унамуно, не связанный с сепаратистами, писал, что «целью было единство, и более ничего; единство, душащее малейшее своеобразие и отличие… Такова догма непогрешимости владыки». Но беспощадность не решала проблему, а только множила причины для будущих смут.
Отсталость испанской торговли в XVII–XVIII веках объяснялась главным образом политикой католической церкви, цеплявшейся за средневековые понятия о ростовщичестве. Кодекс идальго (испанского дворянина) заставлял его презирать деньги вообще, и в особенности – любую деятельность, приносящую прибыль. Перепись 1788 года показала, что около 50 процентов взрослого мужского населения вообще не участвуют в какой-либо производственной деятельности. Армия, Церковь и, главное, многочисленная знать висели на шее большинства населения тяжким грузом. Видимо, именно эта статистика и породила крылатую фразу: «Одна половина Испании ест, но не работает, а другая – работает, но не ест».
Реакцией на отставание Испании в торговле и на негибкость действующего порядка стала «революция среднего класса», опередившая всю остальную Европу. В середине XVIII века, при Карле III, под влиянием Просвещения ненадолго были облегчены сковывающие общество кандалы: реформы резко ограничили влияние Церкви на армию, многие офицеры вступили в масонские общества. Это антиклерикальное и одновременно политическое движение было тесно связано с развитием либерализма в крохотной прослойке испанских профессионалов – «среднем классе» той эпохи. В начале XIX века в результате войны за независимость против армий Наполеона либерализм уже превратился в весьма влиятельную силу. Народные волнения сбросили с трона трусливого Карла IV, смотревшего сквозь пальцы на казнокрадство и скандальные выходки своего фаворита Мануэля Годоя, впустившего в страну французскую армию. Наполеон отказался признать наследника Карла, Фердинанда VII, после чего немалая часть испанской аристократии перешла на сторону оккупантов.
Казни, устроенные в Мадриде Мюратом, привели к стихийному народному выступлению 2 мая 1808 года, когда восставшие бесстрашно набросились с кинжалами на мамлюкскую кавалерию французского императора. «Язва Наполеона», как прозвали это восстание, стала первой полномасштабной партизанской войной Нового времени; при обороне Сарагосы пало 60 тысяч испанцев[4]. С каждым днем в народе крепла воля к сопротивлению, немалую роль в этом играли либеральные армейские офицеры, особенно в местных хунтах[5] обороны.
