Зачем это все? Какие подлинные, а не измышленные драматические коллизии складывались на фронте, в реально существовавших штрафных частях! Судьба, скажем, офицера-орденоносца, еще вчера командовавшего полком, а сегодня идущего в атаку рядовым, либо летчика-истребителя, приземленного приговором и направленного в пехоту, сама по себе настолько драматична, предоставляет художнику такой простор для творческого осмысления, что отрываться от правды, от действительности ему совершенно ни к чему. Перестали быть секретными и документы, касающиеся штрафных частей и заградительных отрядов, а это подлинный кладезь самых невероятных историй. Не надо ничего придумывать, лишь добросовестно покажи все, как было.
Но нет, авторы предпочли «свой» взгляд. Не верится, что столь опытные кинематографисты не увидели, какой драматургический материал на самом деле у них в руках. О том, что при этом они выполняли чей-то идеологический заказ, думать не хочется.
В многочисленных интервью они частенько ссылались на свое право на художественный вымысел. Такое право у них никто не отнимает. Наш спор идет, в сущности, вокруг одного вопроса: кино делалось с соблюдением исторических реалий или это — фольк-хистори, вроде голливудского «Спасти рядового Райана»? Если последнее, то говорить не о чем.
Но если «Штрафбат» — серьезное кино, а именно на этом настаивают авторы фильма и их союзники, то в таком случае вымысел не может переходить в безудержные фантазии. Бесспорно, условность в искусстве — вещь обязательная. Но, извините за банальность: о чувстве меры забывать негоже. Если, к примеру, в театральной пьесе действие происходит во время утиной охоты, то зрителю не придет в голову требовать, чтобы камыши и озеро были настоящими, а не нарисованными на заднике. Такую меру условности он принимает спокойно. Но если в той же постановке декорации на сцене будут изображать, скажем, космический пейзаж, то это ничего, кроме недоумения, вызвать не может.
Соблюдения необходимой меры условности мы, зрители, вправе ждать и от «Штрафбата». Важно и то, какой цели она, условность, служит. Глубже раскрыть тот или иной образ, достичь
наибольшей убедительности — это одно. Но, как видно, у авторов фильма есть и другое соображение. Достаточно почитать их интервью — и не остается сомнений, для чего еще они отстаивают право на «художественный» вымысел.
Э.Я. Володарский, чтобы доказать любимый им тезис о советских военачальниках-«мясниках», говорит: Красная Армия потеряла при взятии Берлина — 600 тысяч, а Будапешта — 200 тысяч. На самом же деле безвозвратные потери в Берлинской стратегической наступательной операции составили 78,3 тыс., а в Будапештской — 80 тыс. человек. В этом сознательном превышении и без того немалых утрат в несколько раз (именно сознательном, поскольку познакомиться с научными подсчетами потерь сегодня не составляет труда) видится крайний цинизм автора! Чем в таком случае он лучше тех, кого уличает в пренебрежении человеческими жизнями, если для него самого неважно: сотня тысяч людей туда, сотня тысяч — сюда.
Откровенно раскрыл свой творческий замысел и Н.Н. Досталь: «Штрафников, как пушечное мясо, бросали на самые опасные, самые неприступные участки обороны немцев. Выбора у них не было — впереди их косили немцы, сзади — заградительные отряды НКВД, специально созданные для того, чтобы стоять за штрафными частями и останавливать их пулеметным огнем. Вот о такой войне мне и захотелось снять фильм».
Что ж, о «такой» войне и снял.
20, 30 лет назад нереально даже представить появление подобных фильмов. Было живо и активно действовало фронтовое поколение, не позволившее бы говорить о событиях прошлого таким вот образом. Сегодня фронтовикам — а год рождения последнего призыва, участвовавшего в боевых действиях, 1926-й — не менее 80 лет. Их осталось мало, и они, увы, уже давно не определяют высоту нравственной планки в обществе. Ни ветераны уже не могут сказать твердое «нет», ни общество в целом не отличается былой взыскательностью. Тем более, что правда, совесть ценятся сегодня куда ниже пресловутой «свободы творчества», нередко оборачивающейся вседозволенностью.
Авторы фильма, конечно, не могли не понимать, что их, естественно, спросят о консультантах, без которых снять фильм о давно минувших событиях сложно. Н.Н. Досталь в том же интервью газете «Труд» нашел выход из щекотливого положения, объяснив, что, во-первых, «Володарский встречался и беседовал кое с кем из оставшихся в живых штрафников. Но готовый фильм мы все же не успели им показать: они, к сожалению, до этого дня не дожили», а во-вторых, «военных консультантов у нас практически не было потому, что, предвидя возможные к нам претензии, мы никого не хотели подставлять, решили всю ответственность взять на себя». Вот так, оказывается, поберегли старых людей. Добавим, заодно и себя избавили от возмущенной критики фронтовиков.
Мы не набиваемся в консультанты к маститым кинематографистам, тем более что «Штрафбат» стал уже фактом истории. Но убеждены в праве людей знать о штрафных частях не только по фильму Досталя и Володарского. Это соображение и подвигло автора к работе над настоящей книгой.
Нами привлечен значительный круг документов и опубликованных, и архивных. Они, как и любой другой вид исторических источников, конечно, не в состоянии дать исчерпывающей картины, но позволяют оставаться в рамках действительных фактов.
Эту истину не пришлось бы напоминать, если бы не упреки «новопрочтенцев»: как, мол, можно использовать документы, выпущенные, например, особыми отделами НКВД? Дескать, допустимо ли подсовывать приказы самих палачей в качестве доказательства их невиновности? Но пользоваться такого рода документами — вовсе не означает оправдывать чье-то преступление. Никому ведь не приходит в голову запрещать столовые приборы, хотя ими вполне можно пораниться.
Историк вправе и обязан во имя истины привлекать все виды источников, которые ему доступны. Те же самые сводки, доклады, донесения органов внутренних дел или госбезопасности — ценнейший массовый источник, позволяющий судить об общественных настроениях, особенностях системы власти, политической, экономической и духовной атмосфере в стране, они фиксируют жизнь людей и их восприятие действительности. Недаром такого рода источники со второй половины 80-х гг. XX в., как только стало возможным приступить к их рассекречиванию, очень активно вовлекаются в научный оборот.
Естественно, только дилетанты готовы каждое слово в такого рода документах принимать на веру. Специалисты же прежде всего выясняют происхождение документов спецслужб (впрочем, как и любых других), определяют степень достоверности и репрезентативносга содержащейся в них информации, оценивают возможность использования этих источников для проведения корректного научного исследования. В арсенале историков имеются специально разработанные приемы научной критики источников. Здесь, разумеется, не место для подробного разговора на эту тему, интересующихся отошлем к специальной литературе. Скажем только, что использованные при написании данной книги официальные документы высших органов государственной власти, ведомственные документы и материалы рассматриваем как важные исторические источники, без привлечения которых работа просто не состоялась бы.
