3. Кончено
Все, кончено. Непонятная процедура закончилась. Боль не прошла, даже не уменьшилась, но плоть хотя бы перестала получать новые уколы. Операция завершилась, ущерб причинен, однако ни его размер, ни истинную природу случившегося жертва оценить не могла.
Она шла домой – да, поздно, да, с вечеринки, нет, не совсем трезвая, на шпильках, прекрасно понимая, что в этом, как и в любом другом районе города, легко нарваться на неприятности. Может, захотела себя проверить, доказать собственную крутость, самодостаточность, способность спокойно пожать плечами перед лицом реальной опасности… Так или иначе, в критический момент ни крутость, ни самодостаточность не сработали.
У нее не было дурного предчувствия, будто что-то вот-вот случится. Жертва даже не успела обернуться. Кто-то тихо подкрался сзади, кто – она так и не увидела, зато почувствовала хватку насильника – сильного, знающего, что делает, не какого-нибудь случайного психа. Он повалил ее и прижал к земле. Жертва закричала – не от страха (хотя ей было страшно), а пытаясь отпугнуть нападавшего. Тот не испугался. Ей быстро что-то натянули на голову – мешок, кожаный капюшон фетишиста без отверстий для рта или глаз, но с маленьким резиновым клапаном, позволяющим дышать. Очевидно, она была нужна живой, по крайней мере пока. В ноздри ударил запах коровьей шкуры, чужого пота и слюны.
Жертва извивалась, пыталась откатиться в сторону, брыкалась. Насильник был готов к такому поведению. Он действовал умело, опытно, не давая двигаться, и быстро связал ее по рукам и ногам. Ничего не говорил, не угрожал, не приставлял к виску или горлу оружие – он и без него прекрасно справился.
Жертва приготовилась к тому, что обычно всегда следует в таких случаях, – унижениям, побоям, в конце концов, изнасилованию, однако связанные лодыжки и закрытое лицо подсказывали, что ее ждет нечто не столь ординарное. Сначала ее подняли и положили на пол микроавтобуса. Насильник обращался с ней не очень бережно, хотя и не швырял, не тратил энергию попусту. Дверцы захлопнулись, машина тронулась. Поездка оказалась длительной – с одной стороны, хотелось, чтобы она побыстрее закончилась, с другой – в конечном пункте могло подстерегать большее из зол.
Микроавтобус остановился. Насильник вытащил жертву наружу. Она на короткий миг ощутила, что находится на открытом воздухе, потом – внутри какого-то здания; ее наполовину отнесли, наполовину отволокли по лестнице в подвал. Там еще раз приподняли, ничком уложили то ли на металлическую скамью, то ли на прозекторский стол и прикрутили ремнями, а может быть, веревками, чтобы не дергалась.
Жертва не удивилась, когда ее оголили. Не содрали одежду, не стащили – аккуратно закатали и спустили. Раздели не совсем, обнажив только спину и ягодицы. Жертва напрягалась под железными пальцами насильника, гадая, к чему ее готовят. Прислушалась, как открывают и закрывают ящики и шкафы. Вынимали какое-то оборудование. Последует игра в больничку?
Потом началось. Раздалось жужжание, словно работала бормашина; жертва ощутила, как что-то пробороздило спину, оставляя четкую линию боли. Нож? Игла? Шприц? Хотят ввести наркотик или какой-нибудь препарат? Нет, не то. Это не укол. Уколы причиняют боль в одной точке. А тут как будто режут – раз за разом, скорее вширь, чем вглубь. В уме появился образ швейной машинки, пришивающей к спине заплаты. Жертва перебрала несколько объяснений, прежде чем подумала о тату-машинке, а подумав, сразу поняла, что попала в точку. Ее метили, клеймили.
Конечно, было больно, хотя конкретную боль от нанесения тату было трудно отделить от общей боли и унижения, когда тебя похитили, связали, накрыли колпаком, оголили и подвергают насилию. Сами по себе иглы, впивающиеся в плоть, еще можно было вытерпеть, вообразив, что тебя кусает множество гадких насекомых, однако истинную муку причиняло неведение – как долго будет продолжаться пытка и когда закончится.
Жертва ничего не смыслила в татуировках, но где-то слышала, что рано или поздно происходит выброс эндорфинов, превращающий боль в удовольствие. Этого нельзя допускать; нельзя разрешать себе чувство облегчения, не говоря уже об эйфории. Спину бросало в жар и холод – по очереди, потом одновременно. Кожа оставалась влажной – от пота, крови, возможно, туши или жидкости, которой ее то и дело смазывали. Жертва пыталась понять причину, представить себе, в какой узор сложатся сгустки и дорожки боли, какие сокровенные образы начертают – безумную мадонну, кошек с оранжевыми глазами, дьявольских женщин, галеоны с черными парусами в огне?
Как долго это продолжалось, неизвестно. Несколько часов или намного меньше? Как и с поездкой на микроавтобусе, невозможно предсказать, что ожидает в конце. Если насильник решит убить ее, ему никто не помешает. Жертва полностью в его власти. Никто не придет на выручку, и уж тем более не спастись самостоятельно.
По крайней мере, тату-машинка смолкла. Наступили тишина, покой, слаще которых жертва никогда не испытывала, передышка – пусть даже спина и ягодицы саднили, словно их перемололи на фарш. Теперь оборудование чистили и убирали, ящики закрывали, пускали из крана воду, что-то протирали. Веревки, которыми она была привязана к столу, сняли.
Не развязывая руки и ноги, не снимая колпак с головы, ей помогли встать. Жертва еле выпрямилась; резиновые, словно чужие, ноги не слушались. Ее повели вверх по лестнице, на улицу, посадили в микроавтобус. Ожидание, что вот-вот что-то случится или не случится, само по себе было пыткой. Дорога на этот раз вроде бы заняла меньше времени, хотя ехали они спокойнее. Наконец микроавтобус остановился, ее выпихнули на тротуар. Узлы на руках и ногах ослабили, но не развязали. Капюшон сняли, при этом ее толкнули лицом вниз, чтобы она не успела посмотреть на насильника. Холодная, шершавая поверхность мостовой ободряла, давала опору, в легкие снова потек воздух – не очень свежий, не очень чистый, зато совершенно не такой, как внутри колпака. Микроавтобус уехал, прежде чем жертва успела сесть. Когда она обернулась, машина уже скрылась из виду.
Немного повозившись, жертва сумела развязать узлы. Все уже позади или это только начало? Осмотревшись по сторонам, она поняла, что ее привезли обратно на то же самое место, откуда забрали. Такое поведение предполагало изощренность, предупредительность, от которой кровь стыла в жилах.
Женщина поднялась. Ее не разрезали на куски. Она не сошла с ума от ужаса. Ее не ограбили. Ключи, деньги, мобильник по-прежнему в карманах. Она дошла до дома, уверяя себя, что хуже уже не будет. Поднялась на громадном, ненадежном лифте в свои владения, села на кровать, от боли даже неспособная плакать. Понимая, что, несмотря на весь ужас, это придется сделать, прошла в ванную комнату и стащила с себя одежду, которую оставалось только сжечь. Выпрямилась, глубоко вздохнула и повернулась спиной к зеркалу, чтобы взглянуть на то, что с ней сделали.
4. Как Билли Мур повстречался с «мистером» Вроблески
В центре двора стоял массивный матово-черный внедорожник – смесь затаенной угрозы и роскоши. Двор – обшарпанный, залитый гудроном квадрат – с трех сторон окружали несколько этажей крепких унылых зданий, бывших мастерских, офисов, хранилищ, связанных между собой металлическими лестницами, площадками и мостиками. Дверей было множество, и все – закрыты, окна заклеены, некоторые забиты досками. Что за ними происходило в данный момент, сказать было невозможно; деловой активностью здесь явно не пахло. Несколько парней в комбинезонах, стоявших с таким видом, будто вышли на работу, на самом деле били баклуши.
