Оборванным листочком, полукровкой Не слыл среди людей. Ни эллин, ни ромей, ни готт, ни иудей. На белом свете он такой один. Ни жертва, ни палач, ни раб, ни господин. Оратай без сохи. На мирном поле воин. Он моего почтения достоин За то одно, что мелкие грешки Не превращал в великие стишки.
Однажды он оставил нас. В свой день и час неторопливо За ним закрылась дверь. Он в мире всем теперь Отсутствует счастливо.
Когда я был президентом Фонда, день заканчивал очень поздно, потому что ездил на Белоярку, заезжал на Изоплит в реабилитационный центр и только после этого, полностью высушенный, почти ночью ковылял домой.
А Витя Махотин жил прямо по дороге, на улице Ирбитской. Витя называл ее «Ирбитская-стрит» и добавлял, что раньше он жил на «Финских коммунаров-стрит».
У меня руль прямо сам туда поворачивал. Я стукал кулаком в стенку, заходил.
Витя жил небогато, но очень чисто. У него в комнате была куча книжек и картинки. Картинки он мне дарил (а я еще, болван, кочевряжился и не всегда брал). Мы с ним чаю заварим в эмалированных кружках, пряники, сахар… И сидим, о жизни разговариваем.
А тут как-то Витя достал альбом с фотографиями.
Я смотрел, смотрел:
— Витя, а сколько у тебя детей?
Не задумываясь:
— Восемнадцать.
Я взвыл:
— Витя, ну хорош врать! Если б ты сказал «пять», ты б меня уже убил наповал. Ну, скинь немножко!
— Хорошо. Шестнадцать. Но больше не скину, даже не проси! — Вскочил. Борода всклокочена. — И не вздумай торговаться, я против истины не пойду!
Я говорю:
— Ну, хорошо, перечисли.
— Лешка, Петька, Ленка, Илюху ты знаешь, Анька, Вовка, Прохора ты знаешь, Серега, Клавка…
Бормотал, бормотал, загибал пальцы — сбился.
— Слушай, — говорит, — я ведь тебе наврал. Похоже, все-таки восемнадцать.
Я тем временем фотки смотрю:
— Витя, ты сколько раз был женат?
— Восемь. Или девять. Вот здесь точно не скажу — соврать боюсь.
Показываю фотку:
— А это кто?
— О! Это Светка! Как я ее любил!
— Это что, мать Прохора?
— Нет, мать Прохора — другая Светка. Я ее еще больше любил! Это Ленкина мать.
— Так это она к тебе с дочкой тогда приходила?
— Нет. С дочкой Юля приходила.
— Это с которой у тебя еще в детдоме любовь была?
— Нет. В детдоме у меня была любовь с Танькой… Как я ее любил!
Я растрогался.
— Витя, — спрашиваю, — это была первая любовь?
— Что ты! — отвечает. — Первая любовь вот — Аленка!
Выхватывает фотку: стоит испуганная девочка с мишкой в руке, мишка свисает до полу.
Начинает мечтательно:
— Ей было семь, а мне восемь…
— Так ты же говорил, что она была взрослая!
— Это не она была взрослая! А наша воспитательница Элла Герасимовна! Но это было уже позднее…
— А это кто, твой друг?
— Какой друг?! Это мой сын!
— Так это который от Розки?
— Ну ты даешь! От Розки — Илюха! А это Ваня — от Лили.
— Вот это, что ли, Лилина фотка?
— Это не Лиля! Это Генриетта! Я ее до сих пор люблю!
— А это чья фотка?
Бамс меня по руке!
— А вот этого не трожь! Могут у меня, у взрослого человека, быть маленькие тайны?..
Конечно, Витя прикалывался. Потому что имена каждый раз менялись. Но получалось у него очень складно и красиво.
Когда Витя умер, его отпевали в Михайловке. Было огромное количество безутешных женщин. Я такого не видел нигде.
И совсем по-другому плакала красивая рыжая девчонка, похожая на Витю.
На самом деле у Вити трое детей: Илья, Прохор и Клава…
День Победы
МИД Украины уполномочен заявить, что единственной причиной участия 1-го Украинского флота в маневрах НАТО явился семибалльный шторм…
Анекдот В конце апреля 1999 года мы с Андрюхой Павловым приехали на Ревун. Исеть уже вскрылась, воды было много. Мы спустились со скал. Близко подходить было страшно.
— Почему называется «Ревун»? — спрашивает Андрюха.
— Говори громче, я не слышу, — отвечаю.
— «Ревун» почему называется? — кричит он.
— Не понял, повтори, — говорю.
— Все, не надо, я сам догадался, — обрадовался он.
— Молодец! — отвечаю.
— Что ты сказал? — спрашивает.
Поднялись на скалы оглохшие. Сидим, смотрим сверху. Вода идет с ревом, сплошным бурым потоком. Пороги все в белой пене, висит водяная пыль.
