Немаловажно и изучение социокультурного облика крестьянства в сталинский период. Сегодня остро ощущается сложившийся в последние два десятилетия дисбаланс исследовательского внимания к социокультурным сюжетам истории российского крестьянства. В ряде фундаментальных работ были рассмотрены особенности крестьянских движений, культурный код крестьянства, его политические представления в годы русских революций и Гражданской войны. Исследований, посвященных этой тематике применительно к колхозной деревне, значительно меньше. Подобная ситуация не вполне понятна, поскольку вопрос — революция 1917 года или же коллективизация принесли больше изменений в жизнь российского села — не лишен смысла. Тем не менее еще с советских времен рассмотрение социокультурных аспектов истории советского крестьянства было отдано в руки писателей-деревенщиков, многие из которых вплоть до сего дня пытаются излить свою неизбывную грусть по поводу исчезнувшей российской деревни. Не отрицая важности воссоздания подобного красочного образа, тем не менее все же следует признать, что «ностальгический дискурс» вряд ли способствует научному осмыслению истории российского крестьянства. Ибо острое чувство утраты далеко не всегда позволяет разглядеть в исчезнувшей деревне ростки новой социальной организации российского села. Эта задача в большей степени соответствует профессии историка, нежели художника.
Рассмотреть политическое сознание всего многомиллионного российского крестьянства сегодня не представляется возможным — в таком случае историк рискует утонуть в водах почти безбрежного океана информации. А ведь его задача не только собрать исторический материал, но и осмыслить его. Поэтому для большей конкретизации объектом нашего исследования было избрано крестьянство Русского Севера — устойчивого этнокультурного региона, сложившегося в процессе многовековой хозяйственной и культурной колонизации русскими окраинных территорий Восточно-Европейской равнины, общность и своеобразие исторических судеб которого было обосновано в трудах крупнейших отечественных ученых[10]. В исследуемый период его границы близки к административным границам Северного края, который существовал как отдельное административно-территориальное образование с 1929 по 1936 год. В конце 1936 года он был сначала преобразован в Северную область, из которой затем была выведена Коми область — на ее основе возникла новая административная единица — Коми АССР. В сентябре 1937 года Северная область была разделена на Архангельскую и Вологодскую области. В нашей работе будут рассмотрены лишь русские районы Северного края. Мы принципиально не затрагиваем проблему эволюции политического сознания населения Коми области и Ненецкого округа, поскольку оно значительно отличалось по своему национальному составу и другим социокультурным характеристикам. Хронологические рамки нашего исследования обусловлены двумя важнейшими как для судеб крестьянства, так и для всего Советского Союза событиями; это коллективизация российской деревни, повлекшая за собой коренную трансформацию социальной структуры, форм хозяйствования, общественных отношений в деревне, и начало Великой Отечественной войны, что привело к изменениям как в формах и содержании идеологического воздействия, так и в общественно-политических настроениях крестьянства. Эти события не могли не отразиться на повседневной жизни, на умах миллионов крестьян, став символическими границами, которые словно сами собой очерчивают историю крестьянства в судьбоносное десятилетие его истории.
Вместе с тем следует отметить, что я не ставил перед собой цель заново написать историю российской деревни 1930-х годов. По этой причине в книге не рассматривается столь болезненная тема, как голод 1932–1933 годов. В последние десятилетия этот сюжет весьма успешно изучается в отечественной и зарубежной историографии, вызывая оживленные, часто весьма политизированные споры среди историков и публицистов. Этот дискурс уже сам по себе представляет отдельную историографическую проблему[11]. В силу тех же причин за рамками нашего исследования остался ряд других аспектов, в целом важных для понимания общего контекста деревенской жизни 1930-х годов, но не имеющих прямого отношения к теме данной работы. В частности, это такие вопросы, как состояние села накануне коллективизации, ход коллективизации и ее движущие силы, сельскохозяйственное производство и агрикультура в 1930-е годы, государственная аграрная политика, организационная структура и кадровый состав коллективных хозяйств этого десятилетия, судьбы спецпереселенцев и репрессированных крестьян. Некоторые из этих сюжетов также были обстоятельно изложены в ряде серьезных исследований последних лет[12].
Глава I. Возможные контексты: историография и источники
Политическое сознание советского крестьянства 1930-х годов вплоть до сегодняшнего дня продолжает оставаться в числе малоизученных сюжетов. К настоящему времени мы можем отметить немногочисленные работы, посвященные политическому поведению крестьянства, его реакции на действия власти, в которых лишь фрагментарно характеризуются ментальные образы и представления, присущие советским крестьянам. Собственно говоря, восполнить эту историографическую нишу и призвана настоящая работа. Однако обращение к названной теме предполагает знакомство с несколькими значительными комплексами литературы: это исследования по истории политического режима в Советском Союзе 1930-х годов; советского крестьянства; работы в области изучения социальной психологии советского общества. Ниже рассмотрена эволюция историографии по трем отмеченным направлениям. Дискуссионные вопросы, имеющие непосредственное отношение к исследуемым в данной монографии проблемам, изложены автором во вступительных разделах к каждой из последующих глав. Сюжетом, требующим специального рассмотрения, является проблема источников. В этом отношении ситуация порою складывается так, что источниковедческие пристрастия отдельных авторов и ненавязчивый диктат существующих научных традиций сужают выбор исследователя, направляя его внимание по уже проторенному руслу — изучения определенного типа источников. В таком случае существует риск детерминированности выводов структурой и характером информации, имманентно присущих документам данного вида. Все это в итоге обусловливает необходимость пристального внимания к историографическим и источниковедческим аспектам нашего исследования.
