Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 12
Чтобы выяснить это, Эльза три раза обошла вокруг волка, подёргала его за усы, заглянула в пасть, подержалась за каждую лапу, потёрла ладонью мокрый нос, погладила хвост, приподняла шерсть на спине, несколько раз подула ему в глаза, закрыла их ладонью. Кулик-Сорока вздыхал, облизывался, иногда отворачивался, ничего не говорил. Он вообще всегда молчал, но в тот раз его молчание было какое-то особенное. Эльза даже подумала, что волк хочет ей что-то сказать, но не знает как. Она обошла его снова. И тут ей показалось, что Кулик-Сорока, наоборот, боится, что она узнает какую-то его тайну. Чего бояться? И какие это у волка могут быть тайны от человека? Совершенно же никаких. Так думала Эльза, а Кулик-Сорока всё больше боялся своего разоблачения. Он всё ниже наклонял свою лохматую голову, отводил глаза, пытался закусить усы. Будто в усах есть какой-то секрет, тоже придумал.
«Наверно, надо пока переставать узнавать», — подумала Эльза, а вслух сказала:
— Кулик, принеси мне, пожалуйста, корзинку с бумагами.
И притворилась равнодушной. Может быть, Кулик-Сорока поверит и нечаянно выдаст свои мысли? Волк тихонько вздохнул и отправился в подвал. Вздох ничего необычного не обозначал. Кулик-Сороке не нравилось, когда его называли неполным именем. А Эльзе чаще всего было неохота говорить два слова, когда можно сказать одно. И она называла его то Куликом, то Сорокой, это зависело от настроения. Когда оно было не очень хорошим, как сейчас, например, рыжая Эльза звала его Куликом, а когда радовалась — Сорокой. Или наоборот. Что-то трудно вспомнить, когда волк был Куликом, а когда Сорокой. Он и сам уже не различал этого и вздыхал всякий раз, по привычке. Даже когда слышал полное своё имя.
Волк принёс корзинку. Поставил у ног хозяйки. Лёг рядышком сам. И грустно посмотрел на девочку.
— Нечего, нечего, Кулик-Сорока, молодец. — Хозяйка решила его подбодрить и назвала полным именем. Она думала, что он тут же исправится и глянет повеселее. Но это ничуть не подействовало. Ладно, чего тут, Эльза стала рассматривать бумаги. Надо сказать, к тому времени она уже запомнила их наизусть: сверху лежала переписка Эдвина и Михал Борисыча, потом театральные программки и листы из книг, потом фотография Эдвина с двумя детьми и женщиной. Эльзе больше всего нравилось разглядывать эту карточку. Но в этот раз её почему-то не оказалось на месте.
До темноты она всюду искала фотографию. Обошла вокруг маяка, забежала в лес, поднялась наверх, заглядывала во все комнаты, подняла скатерти на столах, на кухне раскрыла все банки и посмотрела в них. Ничего не было.
Уже ночью, в постели, она нашла фотографию под подушкой. На бумаге были ясно ощутимы вмятины и дырки от волчьих зубов. Эльза как могла строго посмотрела на волка, прижала фотографию к себе и так заснула и не видела, что в глазах у Кулик-Сороки светилась жалость.
Словарь
Любимая книга рыжей Эльзы — словарь. Она полюбила его, когда осталась с Кулик-Сорокой одна на маяке. Целыми днями она слонялась по берегу, ловила рыбу, читала книги. Правда, все они быстро надоели Эльзе. Сколько можно читать одно и то же?! Их всего-то было пять толстых и одна тоненькая. Но словарь ей не надоедал никогда. Ещё бы: только запомнишь, что такое город, как забудешь, что значит слово «обычный» или «история». Приходится снова читать про них. А пока ищешь их по всей книге, ещё столько всего нового узнаешь! Красота. Жаль только, в словаре не было ничего про пармезан. Такое известное слово, все моряки его повторяют, а в словаре нет.
Все буквы и слова в этой книге выглядели как-то особенно. То есть вроде не лучше и не хуже, чем в любой другой книге, а приглядишься — и оторваться не можешь.
Когда девочка бралась за словарь, Кулик-Сорока начинал беспокойно ходить рядом. Он знал, что её нелегко будет заставить подняться наверх зажигать маяк. Однажды рыжая хозяйка маяка так зачиталась, что чуть не забыла обо всём — о море, волке, Эдвине.
Неудачи в морском деле
Но пора вернуться к рыжему Эдвину, что-то он совсем загрустил на корабле. Матросы на «Антонии и Сладкой Н.» то веселились на полную катушку, то на эту же полную катушку грустили. Толку не было ни в том, ни в другом случае. В хорошем настроении матросы занимались своими делами, пели и плясали, рисовали, некоторые просто смотрели за горизонт и что-то там видели. Когда моряки грустили, то работать им было не очень-то охота. В это время они частично спали, частично драили палубу или стирали свои полосатые тельняшки. Некоторые всё так же смотрели за горизонт и ничего там не видели. Казалось, что корабль стоит на месте — так медленно он передвигался по морю. Иногда, примерно через каждые два дня, из своей капитанской рубки выходил капитан «Антония и Сладкой Н.», смотрел на море и медленно говорил:
— Люди ждут наш груз. Да, наш груз необходим людям, — и уходил.
Бедный Эдвин пытался быть везде — ставить паруса, спускаться в машинное отделение, крутить штурвал, следить за ватерлинией. Но что он мог один? Штурман, который позвал его на корабль, с каждым днём плакал всё сильнее, смотрителю маяка оставалось только удивляться, откуда у взрослого человека может быть столько слёз.
Надо сказать, корабль тоже вёл себя не лучшим образом. Даже когда почти вся команда слаженно работала, он начинал сопротивляться. Например, крутит кто-нибудь, кто там есть живой и здоровый, штурвал, придаёт юго-юго-западное направление судну. А оно поворачивает просто на юго-запад, а на юго-юго-запад — ну ни в какую! У команды тут же портится настроение. Ох!..
Разговор корабля с собой самим
Эдвин уже две недели путешествовал на «Антонии и Сладкой Н.», тосковал по дочери, а земли всё не было видно. Как-то ночью ему не спалось. Матросы, наоборот, спали уже сутки, а кто не спал, тот был в каком-то полусне. Моряки или не двигались, или двигались наполовину, как-то пополамно. Весь день хозяин маяка хотел расшевелить команду — кому сделает массаж, кого подёргает за уши (кстати, это действует, если хочешь привести человека в чувство), кого проведёт за руку по палубе, подведёт к корме, сделает вид, будто хочет уронить за борт, — чтобы моряк испугался и проснулся. Не помогло ничего, ни громкий гудок, ни крепкий кофе. Все спали.
Ночью Эдвин сидел на палубе и вдруг услышал какой-то скрипучий женский голос. Кажется, скрипели откуда-то со стороны мачты.
— Долго так продолжаться не может, — говорила эта скрипчиха, — пора домой. Иначе они разрушат нас. Сегодня боцман начал ковырять дыру в шлюпке, просто от скуки, и даже не задумался, что он делает.
— Но мы не можем вернуться в порт, ты же знаешь, — ответили откуда-то с носа; было похоже, будто это ветер выпутывается из толстых, туго натянутых верёвок. — Нас тут же разлучат.
— Кто, ну кто тебе сказал это? Зачем? Кому это надо? — капризно скрипела мачта.
— Я просто это знаю, — привывал нос немного в нос. — Вспомни, как рассердился адмирал, когда узнал, что мы называемся двойным именем. Он сказал, что все корабли как корабли: «Агидель Первая» там или «Юризан Белоярович», да, в конце концов, «Призрак семантики»! А «Антоний и Сладкая Н.» — что это? Ещё бы «Ромео и Джульеттой» назвали! Это надо ликвидировать впредь, так он сказал.
Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 12
