Система миссис Остин позволяла легче и аккуратнее вести хозяйство в приходском доме, и хозяйка дома не видела в ней ничего жестокого или необычного. Как и многие ее современники, она считала, что до тех пор, пока в детях явственно не проснется разум, их нужно лишь держать хотя бы в относительной чистоте, кормить и не давать им мерзнуть. Одна из ее современниц, также мать большого семейства, писала, что роль мачехи устраивает ее не меньше, чем роль матери: «Я не прочь избавиться от этой обузы на то время, пока они всего лишь овощи, а потом — лишь животные». По словам одного из внуков[6], мистер и миссис Остин каждый день навещали своих отданных в деревню детей и требовали, чтобы время от времени их приносили домой, то есть у каждого ребенка, по сути, было два дома, где их любили. Во всяком случае, этим детям жилось лучше, чем тем, которых отсылали совсем далеко, так что родители в результате становились для них абсолютно чужими. «Она отдала его на попечение достойной жены соседа-фермера, и целых четыре года отец и мать лишь время от времени интересовались в письмах, здоров ли их ребенок» — так писал о детстве своего героя Генри Брук[7] в романе «Знатный простак», опубликованном в 1760-х годах, и это его свидетельство принято считать совершенно достоверным.
Один из детей Остинов все же не вернулся от своей деревенской няньки. Второй сын, Джордж, десятью годами старше Джейн, страдал припадками и сильно отставал в развитии. Для миссис Остин это стало печальным напоминанием о ее брате Томасе (он родился, когда ей было восемь лет) — как только стала очевидна его отсталость, его отослали на попечение чужих людей. Та же судьба ждала и Джорджа, хотя маленьким мальчиком он время от времени появлялся в приходском доме. В 1776 году он еще, по всей видимости, бывал в Стивентоне и, видимо, стал первым из братьев, кого узнала маленькая Джейн. Он мог ходить и не был дауном (иначе не прожил бы так долго в отсутствии медикаментов, известных современной медицине). Поскольку Джейн взрослой понимала язык глухонемых — она упоминает разговор «на пальцах» в письме 1808 года, — существует мнение, что Джордж не мог говорить. Впрочем, это не мешало ему участвовать во всех играх деревенской ребятни.
«У нас есть одно утешение: он не может стать плохим или испорченным ребенком», — писал его отец с христианским смирением[8]. Остины заботились о благочестии и доброте, но они заботились также и о семейном благополучии. Надо признать, их система воспитания работала успешно (если не считать Джорджа) — дети вырастали стойкими, не склонными жалеть себя, крепко привязанными друг к другу.
Даже Джордж дожил до преклонных лет, за ним и его дядей Томасом осуществлялся совместный уход в деревне Монк-Шерборн. О нем редко упоминают, но он пережил своего старшего брата Джеймса и сестру Джейн и не был забыт остальными: они регулярно вносили деньги на его содержание. В свидетельстве о смерти от 1838 года он поименован «джентльменом».
В июне 1776 года, когда Джейн не исполнилось еще и шести месяцев, ее родители отправились из Стивентона в Лондон. Трехлетняя Кассандра и двухлетний Фрэнк, взятые из деревни незадолго перед этим, должно быть, с радостью вернулись в место, которое привыкли считать своим домом, к длинным летним дням и играм со своими маленькими деревенскими друзьями. Наверное, Кассандра представляла себя «мамой» малышки Джейн, а та тянула к ней ручки, — возможно, это и стало началом глубокой неразрывной связи между сестрами на всю жизнь.
Супруги отправились в Лондон, в частности, для того, чтобы навестить сестру мистера Остина Филадельфию (Филу, как они ее называли) и племянницу Бетси. Пока Остины гостили у них, из Индии пришло сообщение о смерти Тайсо Сола Хэнкока, мужа Филы. На самом деле он скончался в ноябре 1775-го, еще до рождения Джейн, но новости в ту пору доходили медленно, письма из Индии шли полгода, а то и больше. Миссис Хэнкок была потрясена смертью мужа, но еще более тем, что он не оставил после себя ни гроша. «Имущество покойного едва покроет его долги», — писал мистер Вудмен, адвокат, который консультировал Филадельфию и ссуживал деньгами Джорджа Остина.
Хэнкок был крестным отцом маленького Джорджа — увы, надежды на то, что он станет платить деньги на его содержание, теперь растаяли; кстати сказать, Хэнкока уже давно беспокоило увеличение семейства Остин и то, как родители будут содержать всех детей. Впрочем, финансовая ситуация его вдовы и дочери вовсе не была столь ужасной, как могло показаться.
Тремя годами ранее индийский патрон мистера Хэнкока, великий Уоррен Гастингс из Ост-Индской компании, став бенгальским губернатором, сделал подарок своей крестнице Бетси Хэнкок — пять тысяч фунтов, а в 1775-м удвоил эту сумму, и Бетси стала если и не слишком богатой, то все-таки вполне состоятельной наследницей с хорошими видами на замужество. Хэнкоки обещали не разглашать этого обстоятельства. О наследстве Уоррена Гастингса не знал никто, кроме двух доверенных лиц — адвоката Вудмена, шурина мистера Гастингса, и Джорджа Остина, брата миссис Хэнкок.
Но и Филадельфия, как оказалось, тоже могла особенно не беспокоиться. Она располагала собственными средствами, что явствует из открытого ею банковского счета: она получила три тысячи пятьсот фунтов от Вудмена и почти пять тысяч фунтов от Ост-Индской компании. Филадельфия Хэнкок стала состоятельной независимой вдовой.
Мать и дочь Хэнкок были теперь еще теснее связаны друг с другом. Они остались вдвоем и могли жить, ни в чем себе не отказывая. Хотя обе, и Фила, и Бетси, обожали своего брата и дядю Джорджа Остина, у них и в мыслях не было хоронить себя заживо в английской глубинке. Бетси, потеряв отца, которого едва помнила, и став наследницей значительного состояния, заявила, что она теперь никакая не Бетси. Отныне ее зовут Элиза. Никому и в голову не пришло ей перечить.
Элиза Хэнкок занимала очень важное место в жизни Джейн Остин, и тому есть множество причин. Они были очень привязаны друг к другу. Элиза была старше на четырнадцать лет, однако обе умерли довольно рано, Джейн пережила кузину лишь на четыре года, — соответственно, жизненные пути их почти совпали. При этом Элиза напоминала экзотическую птицу с ярким оперением, а ее история словно бы сошла со страниц романов, которые Джейн так любила высмеивать. В том, что касалось стиля и вкуса, Элиза являла собой истинную представительницу семьи Остин — была бойкой на перо, любила музыку и танцы, в остальном же разительно отличалась от своих кузин. Она была беспечна и легкомысленна, могла весьма свободно писать о своих чувствах или их отсутствии. И все же всегда оставалась любящей дочерью, а впоследствии стала нежной, заботливой матерью.
