1
Я родилась и выросла в Калифорнии. Моего деда с материнской стороны можно считать первопроходцем. Он появился там до того, как Калифорния стала 10-м штатом, принятым в Юнион. Дед приобрел участок по добыче золота и поселился в Джексоне, графстве Амадор. Спустя несколько лет он опять пересек Истмус, Панама, и добрался до Бруклина, где женился на моей бабушке. Там родилась и моя мама. Когда ей исполнилось три года, семья вернулась в Джексон.
В день их прибытия в Сан-Франциско во всем городе звонили колокола. Моя бабушка объяснила, что звонят не по случаю праздника. Что же отмечали? На Лоун Маунтин повесили двоих — таков был ответ. Это был малоприятный прием, и это событием навсегда осталось в памяти бабушки.
Золотой прииск деда оказался малоудачным, он его продал и приобрел большой участок земли в долине Сан Хоакин, превратив его в ферму. Позднее муж его сводной сестры прикупил рядышком другой участок. Именно они организовали сопротивление проекту железнодорожной компании Саут Пасифик по прокладке железнодорожных путей, для перевозки на восток урожая долины Сан Хоакин. Они яростно сопротивлялись попыткам подорвать их монополию, завалили дорогу сельскохозяйственным инвентарем. Рельсоукладчик вынужден был остановиться. На следующий день он, однако, прорвался сквозь баррикады, и рабочие уложили рельсы, обеспечив себе проезд. Фрэнк Норрис использовал этот эпизод в первом романе своей трилогии «Спрут: Калифорнийская история» о хлеборобах Калифорнии.
Подходящих школ в графстве Амадор для моей матери и ее сестры не нашлось, как и возможности для бабушки совершенствоваться в музыке. Поэтому мой дед перевез семью в Сан-Франциско и пока он строил семейный дом, женщины жили в Нуклеас отеле. В доме, который он построил на О’Фарелл стрит, семья прожила долгие годы. Обе дочери выросли там, вышли замуж. Там родилась и я, там же позднее умерли бабушка с дедушкой.
Моя мать вместе с группой других женщин пригласила в Сан-Франциско Эмму Маруэдел, ученицу Фребеля, и под ее руководством в большом саду было построено здание школы, создан первый в США детский сад. Туда я отправлялась по утрам, научилась читать и писать по-немецки и по-английски, а также приобретала знания в географии и по арифметике.
Мне было семь или восемь лет, когда бабушка заговорила со мной о музыке и взяла меня на концерт. Первой прослушанной певицей на моей памяти была Жюдис, веселая, хотя и престарелая опереточная певица. На ней сверкала огромная бирюзовая брошь, окантованная по краям бриллиантами — подарок Императора Луи Наполеона. Это было мое первое знакомство с войной 1870 года.
С тех лет компания Тиволи Опера Хаус круглогодично ставила оперы от «Аиды» до «Корневильских Колоколов». Я с одинаковым удовольствием слушала и оперы и оперетты. Там же я впервые услышала «Лоэнгрин». Луиза Тетраццини пела Виолетту в Тиволи. Ее каденции стали сенсационными и ее пригласили петь в Метрополитен Опера в Нью-Йорке. Бабушка стала давать мне уроки музыки на пианино и рассказала, что она и ее три сестры были учениками Фридриха Вика, отца Клары Шуман. Одна из сестер стала в Вене концертирующим пианистом, за что родители лишили ее наследства. Она вышла замуж за армейского офицера, и это был последнее, что мы услышали о Tante Berthe[5].
В девятилетием возрасте отец взял меня с ночевкой к бабушке с дедушкой. Наутро он позвал меня и сказал: «У меня для тебя сюрприз, ты увидишь своего братика». «Это Томми?» — спросила я. Так называлась небольшая мраморная статуэтка — бюст времен Ренессанса, хранившаяся у мамы, и к которой я была особенно привязана. «Нет, не думаю, — ответил отец. — Увидишь». Увидев маленькое красноватое создание, я готова была расплакаться. Я хотела обнять мать и признаться ей в своем страхе. «Он красный как рак, — сказала я. — Ты будешь любить его?». Обняв меня руками, мать ответила: «Не так, как тебя, милая моя, ты всегда будешь главной». Меня это успокоило[6].
Именно в то время мои родители решили отправиться в Европу, чтобы отпраздновать золотую свадьбу родителей моего отца.
Мать и я нашли Нью-Йорк чересчур холодным. Мой кузен прокатил меня на сиденье с полозьями по льду замершего озерца в Центральном парке, в то время как мой отец и его кузены выписывали фигуры на льду.
Чтобы добраться до парохода следовало сесть на паром в городе Хобокен. Сам паром вмерз, необходимо было высвободить его ото льда. Но на пароходе в Атлантическом океане светило солнце и все двенадцатидневное путешествие я играла на палубе.
В Гамбурге, где корабль пришвартовался, мы отправились в цирк Ренц, где не только дрессированные лошади, но и слоны танцевали под звуки большого духового медного оркестра.
Из Гамбурга мы поехали в Кемпен, Силезия, где нас приветствовала многочисленная отцовская родня. Там же к нам присоединился и нью-йоркский брат отца с семьей, а также двое других братьев из штата Нью-Мехико.
Мой дедушка с отцовской стороны был мягким, добрым человеком. Он читал мне сказки братьев Гримм, страшные по сравнению со сказками Ганса Кристина Андерсена и Перро, которые я уже знала. Молодым человеком дед покинул родительский дом и отправился в Португалию, а в 1848 году тайно от жены направился в Париж участвовать в баррикадных боях. Бабушка, не одобрявшая его эскапады, упредила банк в Париже не принимать чеки за его подписью. Оставшись без денег, он вынужден был вернуться в Кемпен.
