Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 10
В конце концов мы уясняем, как все устроено на самом деле. Опознаем себя: пальцы — мамины, ноги — папины. Но сознание — совсем другое дело. Насчет сознания никогда доподлинно не узнаешь.
Ведь сознание кружит точно бешеная собака, точно перекати-поле, точно обод колеса. Сознание — единственная наша часть, способная на трансмутации, и, наверное, только его фортели спасают нас от превращения в исправную машину. Сознание — это картина. А вон там, в уголке, еле намеченна я спираль. Может, вирус, а может, духовная татуировка.
Вытянув руки
крепко зажмурив глаза
ослепительная тошнота
крутит все вокруг
трогает сердца
тоскующие ростки
вы-
ворачиваются
на-
изнанку
До чего же широк мир. До чего высок. А вещество сознания электризуется, пуф! — разлетается по ветру, как семена, как пушинки. О-ду-ван-чик — dandelion, львиный зуб. Лев оскалит зубы — взрыв — и вот желания разносятся во все стороны.
Желания конкретные.
Или просто желание знать.
Ну-ка задуй свечки, загадай желание, и на звезду загадай… Чего только душе угодно. Чтоб было с кем танцевать. Вольную луну. Или, может быть, научиться слышать так, как в детстве. Или музыку — захватывающую, неунывающую, такую же немудрящую и неуловимую, как зов кадрили, пронизывающий летнюю ночь. Расширяются квадраты кадрили, квадраты упоения и смеха. И все танцуют, просто танцуют.
А снаружи манит, как мотылька, как светлячка, непомерная тишь. Зал, обвешанный бусами цветных фонариков, растворяется… можно рискнуть и шагнуть в высокую траву, повинуясь зову — до чего же красивый стон, точно скрипка взяла и расцвела.
Музыка облачных пастухов, выполняющих свою работу. Изгибающих, растягивающих, перетряхивающих воздух. Собирающих то, что должно быть собрано. Выброшенное. Обожаемое. Лоскутки человеческих душ — как только их угораздило оторваться? Их ловят фартуками. Хватают руками в перчатках.
Из всего этого собирается облако. Небеса — это как у людей оперный театр. Набережная, куда тревоги выходят прогуляться. Небо притягивает взгляд праздных. Утешает усталых переливами, обещающими, что жить станет проще.
Те, кто пасет облака, делают свою работу. Без зарплаты, без контракта, но с необычайной слаженной грацией.
Словами не объяснишь. На эту службу поступаешь без задней мысли, без карьерных соображений. Бывает, погрузишься в размышления, тебя кто-то растолкает, очнешься — а тебя уже далеко занесло: покрутило в вихре пыли и вдруг отпустило.
Какой груз с души свалился! Какой журавль в руке! Какое окрыляющее предвкушение, словно назначена фигура кадрили — до-си-до![6] — в которой ты встретишься с вечерним солнцем.
Сэм Шепард в Центральном парке, 2009 год, Патти Смит. Предоставлено автором фото.
Ковбойские истины
Сэму Шепарду
Беспечный, под открытым небом, размышляет о том о сем. Что такое «труд». Что такое «безделье» и что это за небо такое: совсем рядом вздымаются валы, и кажется — запросто можно заарканить облако; пригодится подложить под голову или набить брюхо. Обмакивай куски облака, точно мясо, в свои бобы с подливкой, поваляйся на земле, устрой себе маленькую сиесту. Приволье!
Сегодня день всевластия. Его день рождения. Он вдыхает особый сегодняшний воздух — на редкость сладкий. Он родился, когда догорел костер, когда кружил сарыч. Мать носила его на спине, отец укачивал в люльке, сплетенной из нескладных баллад.
Облака, Патти Смит. Предоставлено автором фото.
Будь осторожен, когда раскрываешь душу.
Будь осторожен, раскрывай, да не всю.
Скиталец-ковбой, он просыпается внезапно, весь — доброжелательность и жажда повидать белый свет. Взваливает на плечи свою ношу. Свой и больше ничей образ жизни, свой особенный финал. Финал блестящий и страшный, как и должно быть. Он со спокойным сердцем принял необычайность своей судьбы, уже сорвал обертку с ее подарка — это свобода, свобода просто зашибись.
Он все раздал, кроме одного. Каплю благодати, единственное лассо оставил себе. «Маленько надо и для себя приберечь», — бормочет он, похохатывая. Если уж плевать небесам в лицо, то с улыбкой.
Стоит себе, щурится на солнце; какая же вокруг красота, так ее и растак, даже горло перехватывает. Он оглядывает местность, ладонь и эту золотую гору хлопот — не завалялся ли где малюсенький момент истины? И вот что он находит.
Самого себя — на службе любви. Он расчищает земли, очищает реку, укрепляет русло. Почти не устает, распираемый безумными надеждами. Ни перед кем не держит ответ, ни перед кем не преклоняется.
Вы не забыты.
Так он сказал.
Его единственная великая истина.
Он вновь совершает
ритуалы юности.
Наводит полный порядок.
Человек как человек, весь в пыли.
Батрак небес.
Индийские рубины
Полу Гетти
Я всю жизнь имею при себе что-то вроде котомки или, на худой конец, лоскут ткани или кожи, завязанный в узел. Мой узелок, мой добрый спутник, раскрывает передо мной целый мир, составленный из его содержимого, — переменчивый, ни на что не похожий, обожаемый.
Необычный узелок всегда был моим утешением, моей приятной ношей. Вот только я обнаружила — глупо привязываться к лежащим в нем памятным вещам. Стоило мне особо выделить какую-то вещь, как либо я ее куда-то задеваю, либо она сама куда-то денется.
Тибетская чаша, Патти Смит. Предоставлено автором фото.
У меня был рубин. Несовершенный, красивый: ограненная кровь. Родом из Индии, где океан выбрасывает рубины на берег. Тысячи рубинов — бусинки скорби. Маленькие капельки каким-то чудом превращаются в драгоценности; нищие собирают их и выменивают на рис. Всмотревшись в его глубины, я всякий раз отшатывалась — внутри моего сокровища скопилось столько застывших надежд и горя, что человеку и не вообразить.
Ознакомительная версия. Доступно 2 страниц из 10
