Маяковский не совсем точен – стихов о «Прекрасной даме» Блок в Политехническом не читал, и зал был отнюдь не пуст, но главное он углядел зорко: за плечами и впрямь стояла смерть…
Ионов задумался… Говоря о Блоке, невозможно избежать темы смерти. Почему? На этот вопрос он не мог ответить. Все и всегда воспринимали эту тему как данность. Тогда Ионов поставил вопрос по-другому. Давно ли? Когда за плечами поэта впервые появилась смерть? И почему с таким восхищением и детским заигрыванием он постоянно о ней писал? Ионов вспомнил отроческое откровение Нины Берберовой.
Ей было всего четырнадцать лет, когда она впервые увидела Блока на поэтическом вечере в Петербурге. Произошло это в марте 1915 года; до этого она знала своего кумира лишь по снимкам. Правда, хорошо знала – очень внимательно и очень пристрастно всматривалась…
«Блок вышел на сцену прямой и серьезный. Лицо его было несколько красно, светлые глаза, густые волосы, тогда еще ореолом стоящие вокруг лица (и светлее лица в свете электричества), были те же, что и на фотографиях. И все-таки он был другой, чем на фотографиях… Что-то траурное было в его лице в тот вечер».
Не случайно в начале семнадцатого года Блок напишет о себе как о человеке, который «давно тайно хотел гибели». Причем говорил об этом не только дома, среди близких, но и при посторонних. «Самое слово гибель Блок произносил… очень подчеркнуто, – отмечает Чуковский, – в его разговорах оно было заметнее всех остальных его слов».
И произносил, и писал, и не только в стихах. За два месяца до «Снежной маски» признавался литератору Евгению Иванову, которого называл в дневниках «лучшим из людей»: «Со мной – моя погибель, и я несколько ею горжусь и кокетничаю».
В чем же проявлялось это кокетство? Быть может, в том, что, как говорил он тому же Иванову, его нисколько не страшит, если к нему, как к Дон-Жуану, явится каменный истукан и мертвой, холодной, неразжимаемой хваткой возьмет за руку? Или в том, что иногда жаловался, по свидетельству одного из мемуаристов, на избыток физических сил и здоровья? Не на нехватку – на избыток…
Итак, констатировал Ионов, Блок сам признавался: «Сердце просит гибели». А раз просит, то получит, ибо… Как говорил сам Александр Александрович: «Даже рифмы нет короче глухой, крылатой рифмы: смерть».
Значит, уже тогда в нем дремало, время от времени вырываясь наружу, желание умереть. И никакого страха перед концом он не чувствовал. Скорее, напротив, предвкушение. «О, глупое сердце, смеющийся мальчик, когда перестанешь ты биться?» Чувствует – ждать остается недолго, сравнительно недолго. «Все чаще вижу смерть и улыбаюсь…» Чему улыбается? А тому, что «так хорошо и вольно умереть». Сколько можно найти образов смерти в мировой литературе, но, кажется, самый поэтичный из них принадлежит Блоку. На мосту его взору явилась она — ну конечно же, на мосту! – ночью – ну конечно же, ночью! – под снегом – разумеется, под снегом… «Живой костер из снега и вина». Тихо взяв за руку, вручает поэту белую маску и светлое кольцо: «Довольно жить, оставь слова…»
Она зовет, она манит.В снегах земля и твердь.Что мне поет? Что мне звенит?Иная жизнь! Глухая смерть?Ионов потер рукой подбородок. Но тогда… Тогда получается немыслимое. Ведь не может быть, чтобы человек сам желал смерти, призывал ее и… в итоге отравил сам себя. Нет, не ядом, а тем, что никак не мог примириться с жизнью. Хоть и говорил в стихах: «Принимаю», – а не смог. Конечно, это дико. Но… Вполне может получиться так, что Блок всем своим образом мыслей запрограммировал себя на гибель. Недаром же он писал Андрею Белому: «Я люблю гибель, любил ее искони и остался при этой любви». Настроенное на гибель все существо поэта выполнило эту программу, когда ему минуло лишь сорок лет. Ровно столько было отведено ему судьбой, чтобы устоять на гибельном ветре истории.
И все-таки… Нужно в этом тщательно разобраться. Изучить жизнь поэта в мельчайших деталях. И тогда… Тайное для Ионова станет явным. Ионов не знал, что все его попытки, в сущности, никуда не приведут. Когда перед ним станет что-то вырисовываться, его самого приговорят к расстрелу. Конечно, не из-за Блока, а из-за излишнего любопытства. Чтобы впредь никому неповадно было проникать в тайны, сокрытые за семью печатями. Но все это будет намного позже. А пока Ионов и многие другие почитатели умирающего поэта пытаются найти нечто такое в его жизни, что должно было привести Александра Александровича к печальному концу.
Глава 1
Из сумрака веков
Известный писатель и литературовед Корней Иванович Чуковский, размышляя о Блоке, подчеркивал, что его «биография светла и безмятежна, а в стихах – лихорадка ужаса. Даже в тишине чуял он катастрофу». Это предчувствие началось у поэта в самые ранние годы. Еще юношей Блок написал:
Увижу я, как будет погибатьВселенная, моя отчизна.А говоря о музе, он прежде всего написал песнь о гибели:
Есть в напевах твоих сокровенныхРоковая о гибели весть…Всю жизнь Блок ощущал себя выброшенным из родного уюта… баловень доброго дома, обласканный «нежными женщинами», «почувствовал себя бессемейным бродягой и почти все свои стихи стал писать от имени этого отчаянного, бесприютного, пронизанного ветром человека».
Но в жизни даже самого отчаянного бродяги, лишенного всяческих мирских благ, все же есть нечто, чем он безумно дорожит. То, что он любит до внутренней дрожи. Любит не за что, а вопреки. Исключением из этого правила не стал и Блок. Единственной любовью, которой он был верен всю жизнь, это его родной город. В самом деле, Блок и Петербург неотделимы друг от друга. Для поэта город был столь же реальным персонажем, как и немногие близкие люди. Блок любил Северную столицу, острой и в то же время измученной любовью – патологически боясь, что однажды город исчезнет, как предсказал Достоевский. Петербург для поэта – это нечто святое, икона, которой он не уставал поклоняться. Город, пропитанный насквозь строками Пушкина и Достоевского. Причем последнего в особенности.
Блок любил не парадный, блистающий Петербург с его помпезной дворцовой красотой, шикарными магазинами и ресторанами. Нет, Петербург Блока очень похож на город Достоевского, где в мрачных доходных домах разыгрываются истинные драмы и трагедии. Причем эти узкие, подчас заваленные мусором улочки станут настоящей декорацией для разворачивающейся на их подмостках подлинной драмы. Драмы под названием – «Жизнь А. Блока».
Действительно, Петербург Серебряного века весьма и весьма неоднозначен и противоречив. С одной стороны, изысканная архитектура модерна и неоклассики, выставки «Мира искусства» и молодых модернистов, плеяда выдающихся поэтических талантов, блестящая школа балета. С другой – город заводов и фабрик, рабочие, нищенские окраины… Именно в эту недолгую, по историческим меркам, эпоху дни «блистательного Санкт-Петербурга» были уже сочтены. Неумолимо надвигалась Первая мировая, а следом за ней – революционные потрясения, окончательно разрушившие имперскую Россию…
