Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
— Понимаете, Георгий Александрович, я называю его дураком, а он не реагирует…
Товстоногов поворачивается ко мне и говорит:
— Володя, почему вы не реагируете, когда Олег называет вас дураком? Ведь это же оскорбление!
А я отвечаю:
— Георгий Александрович! Ну какое это в России оскорбление? Это — героизация: дурак, идиот, юродивый, сумасшедший… А в нашем случае — просто текст, потому что по действию Олег меня не оскорбил.
Товстоногов поворачивается к Басилашвили и говорит ему:
— Олег! Володя прав! Вы говорите текст безо всякого оскорбления!.. Попытайтесь его оскорбить!..
И вот я сам пытаюсь себя оскорбить, но действую вяло, потому что поезд ушел, то есть списки составлены, и на собеседование к старым большевикам мне в райком не надо…
И то хорошо…
Но, если сознаться, на душе у меня — очень нехорошо…
Во время таких головокружительных гастролей оставшиеся дома начинают комплексовать и чувствовать себя вторым сортом. А что может быть в театре ужаснее этого?
И бессонными ночами артист Р. тайно возвращается к сцене примерки и грызет себя за неумение владеть собой.
— Кто ты такой? — задает он себе бессмертный вопрос Паниковского и свирепо отвечает: — Высокомерный, провинциальный, жалкий премьер! Костюм на тебя мал?.. Врешь!.. Не костюм, а роль для тебя мала, а ты, Гамлет несчастный, хочешь играть только главные роли!.. Бесстыжий каботинец!.. Вся ситуация глупа, а ты в ней — глупее глупого! И все потому, что тебе смерть как хочется в Японию и ты как огня боишься какой-нибудь своей внезапной подлости…
Но проходит темная ночь, и ясным днем настраиваешь себя на другой лад, и в ушах звучит другой моноложек:
— Прощай, Страна восходящего солнца! Прощайте, гейши в тонких кимоно! Нам не суждено узнать друг друга!.. Я поеду в Челябинск, я повидаю Свердловск и Нижний Тагил, и нежные тагильчанки будут улыбаться одному мне… Чем Урал хуже Японии?.. Пусть мне это объяснят наши патриоты!..
Вот каким изворотливым может быть сознание уязвленного артиста. Но бодрости оно не прибавляет, и к вечеру он начинает понимать, что еще не достиг пределов самоедства.
— Что Гришин костюм? — объясняет он себе самому. — Давно пора надеть должную форму и беззаветно встроить себя в систему любимого театра. Так же как театр при помощи политкостюмеров встраивает себя в систему нашей великой страны. Разве Гоге легко снимать «Римскую комедию» Зорина и рядить сцену по «юбилейно-датской» моде? И пора честно признаться, что домашние вольнодумцы потому и позволяют себе смелые фразы и свободные жесты, что их прикрывает Гога Товстоногов, оставляя за собой тесный костюм компромисса… Компромисс — вот знамя эпохи, а значит, и твое!.. Вспомни слова потерпевших и понимающих время людей…
И я вспомнил, как однажды на галечном пляже санатория «Актер» в городе Сочи Сережа Юрский, успевший переехать в Москву, рассказал мне подробности своего разрыва и ухода, те, которые я еще не знал, и с горькой иронией опального мудреца заметил на мой счет:
— Будь всем доволен, и все будут довольны тобой… И никто тебя не обидит ни в городе, ни в театре…
Конечно, он, как Чацкий Чацкому, объяснял мне один из дьявольских законов театра, который постиг на своем мучительном опыте, а не советовал перейти в Молчалины и стать подлецом…
Но не успел я додумать до конца парадоксы неистощимой действительности, как грянула еще одна новость.
Снова мы стоим у расписания с Даниловым, и он говорит:
— Володя, по-моему, ты этого еще не знаешь…
— Миша, по-моему, я не знаю ни того, ни этого…
— Так вот, только не падай… Вместо «Амадея» в Японию едут «Мещане»! Ну, каково?.. По-моему, это — фантастика!
— Миша, скажу тебе, как Станиславский: «Не верю!»
— Честное пионерское, Володя!.. Спроси у Дины!.. — Он имеет в виду нашего легендарного завлита Д.М. Шварц. — Или подымись к Гоге, он сам тебе скажет!..
Миша от души рад и за меня, и за театр: он высоко ценит наших «Мещан».
— Понимаешь, Володя, для гастролей нам не хватает современной пьесы для пропаганды среди японцев советского образа жизни. Но поскольку Горький — великий пролетарский писатель, чье имя носит наш первый советский театр…
— Мы будем пропагандировать мещанский образ жизни… — прерываю я, а он завершает:
— Как самый наисоветский!..
— Браво, Данилов! — искренне восклицаю я, а он повторяет свое любимое словцо: «Фантастика!..» И правда…
Такова судьба и ее вольнодумная прихоть. Такова незаслуженная награда. Я еду в Японию, еду! Не вместо кого-то, а сам по себе. Не в костюме с чужого плеча, а в своем. Я выйду на сцену Петрушей Бессеменовым в ношеной косоворотке, старых штанах и потертом студенческом кителе. Моему костюму, как и спектаклю «Мещане», чуть ли не двадцать лет!..
«Я личность!.. Личность свободна!» — брошу я новенький текст в глаза верноподданным дряхлого микадо!.. Я сорву с побежденных японцев свою толику аплодисментов!..
2
«Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Буквально накануне отъезда мне снова предложили натянуть пиджачок с чужого плеча. На этот раз мы проходили примерку вместе с Владиславом Стржельчиком.
Дело было так. 2 сентября в одиннадцать тридцать на Малой сцене открылось общее собрание отъезжающих. Боясь что-нибудь упустить и напортачить, а может быть, подсознательно предчувствуя рождение гастрольного романа, я решил занести в тетрадь таможенные инструкции и общие предписания.
Директор театра Геннадий Иванович Суханов, бывший оперный певец, мужчина высокого роста, валь-яжный и улыбчивый, начал с международной обстановки.
— Уважаемые товарищи, — сказал он торжественным тенором, — конечно, вы — опытный, проверенный коллектив, сознательные люди. Но никогда прежде мы не выезжали за рубеж в столь напряженной ситуации и в такую сложную страну. А большой опыт усыпляет… На этот раз нам предстоит серьезное испытание. Я не имею в виду сейсмические вещи… Хотя от вулканов тоже можно ожидать неприятностей… Дело в том, товарищи, — тут Суханов перешел на баритон, — что правящая партия Японии ведет себя не так, как хотелось бы…
По правде сказать, я не знал, чего мне хотелось от правящей партии Японии, а Геннадий Иванович дипломатично не сообщил этого впрямую, но явно дал понять, что высокая вежливость японцев не должна обмануть нашу проницательность.
На этом тревожном фоне и были даны «уточнения по еде». Мы имели право взять с собой по две палки копченой колбасы, десять банок консервов, три-пять пачек чаю, банку растворимого кофе, триста граммов икры, черной или красной, хрустящие хлебцы, а также по полтора блока сигарет и две бутылки водки. Таможня в Находке характеризовалась как очень строгая, но если наши звезды возьмут свои фотографии и сделают на них сердечные надписи в адрес тружеников проверки, то весь коллектив может надеяться на таможенную снисходительность. (Смех, возгласы одобрения, аплодисменты.) Хотя муку, крупу, хлеб и полуфабрикаты даже звездам брать с собой категорически не следует…
Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 169
