Так Геббельс стал одновременно секретарем в партийном бюро Кауфмана и заместителем редактора газеты «Национал-социалистише брифе», начавшей выходить с 1925 года.
На этих должностях, он настолько хорошо зарекомендовал себя, что Грегор Штрассер сделал его к тому же своим личным секретарем[11][11], уволив с этой должности (вот ведь как тесен мир) другого молодого человека по имени Генрих Гиммлер, не справлявшегося со своими обязанностями[12]. Кто знает, как сложилась бы судьба молодого партийного деятеля дальше, не разойдись пути Гитлера с братьями Штрассерами. Суть разногласий заключалась в том, какое понятие считать решающим в названии партии: «национализм» или «социализм». Грегор был сторонником «социалистической» ориентации НСДАП. Он и его приверженцы выступали за национализацию тяжелой промышленности и крупных поместий. Крайнее неудовольствие Гитлера, в частности, вызвало выступление Штрассера в рейхстаге с поддержкой законопроекта, выдвинутого коммунистами и социалистами и содержащего требования экспроприации собственности бывших германских монархов. Гитлер, много чем обязанный крупному капиталу, напротив, не спешил с национализацией, сетуя на то, что с этим словом – «социализм» в названии партии «сплошные проблемы». А на вопрос Отто Штрассера, что следует делать с Круппом, давал весьма категоричный ответ: «Конечно, я оставлю его в покое… Не считаешь ли ты меня сумасшедшим, способным разрушить великую германскую промышленность?»[13] У Штрассеров, впрочем, были насчет германской промышленности собственные планы. На воплощение этих планов Геббельс бросил всю свою энергию, все силы и… перестарался. Читатели «Национал-социалистише брифе» приняли его за скрытого коммуниста. Да и как было не принять, читая, например, такое: «Мы не достигнем успеха, если будем учитывать интересы только имущих и образованных слоев населения. Но мы добьемся всего, если обратимся к обездоленным и голодным массам»[14]. Не так уж и неправы были эти читатели. Идеи социализма не были для Геббельса чем-то чуждым. Большевистская Россия и, в частности, Ленин вызывали у него если и не горячую любовь, то по крайней мере симпатию. Сам он, впрочем, впоследствии утверждал, что изначально искал социализм национальный, поскольку интернациональный аспект марксизма не удовлетворял его патриотического настроя. Доказательства каждый желающий мог получить, обратившись к роману «Михаэль», с главным героем которого Геббельс себя во многом отождествлял:
«Я вижу перед собой новое отечество. Теперь учусь любить его. И чем более позорным оно мне представляется, тем сильнее становится моя любовь к нему. Если я вижу новых людей, то стараюсь определить, немцы ли они. Хотел бы, чтобы моя душа принадлежала отечеству. В мыслях и желаниях страна моя для меня – мать. Не будем закрывать глаза на ее недостатки и упущения. Ведь мы должны любить их, поскольку эти недостатки и упущения – наши. Новый национализм – это будущее Германии, а не реставрация разрушенного прошлого. Что такое национализм? Мы стоим за Германию, так как мы немцы, а Германия – наше отечество, немецкая душа – наша душа, ибо все мы частица немецкой души. Ненавижу болтунов, которые слова "отечество" и "патриотизм" произносят втуне»[15]. Справедливости ради следует заметить, что данное произведение, хотя и писалось между 1921 и 1924 годами, опубликовано было с ведома и под покровительством нацистов лишь в 1929 году. Естественно, что к этому времени текст подвергся редакции со стороны Геббельса и главный герой из мечтателя и юного патриота, для которого национализм имел исключительно абстрактно-идеалистическое значение, превратился в убежденного национал-социалиста, жертвующего своей жизнью в борьбе против французов, оккупировавших Рурскую область.
В отличие от своего литературного альтер эго Геббельс весьма долгое время мог с полным правом считать себя оппозиционером по отношению к национал-социалистическому движению в том виде, в каком его замыслил Адольф Гитлер. Выступая на совещаниях и митингах, он высказывал прямо противоположные Гитлеру суждения, касающиеся большевизма, России и будущего партии; вместе со Штрассерами планировал изменения в партийном уставе, подразумевая, что Гитлеру вот-вот придется отойти от дел: «Мы будем навещать его раз в году и будем с ним очень любезны»[16]. Впоследствии, именно Геббельс станет инициатором того, чтобы «мелкого буржуа Адольфа Гитлера» вообще исключили из партии. Раскол в отношениях между Мюнхеном и северогерманской группировкой Штрассера становился все глубже с каждым месяцем. 14 февраля 1926 года Гитлер и другие партийные деятели, в том числе Геббельс, приняли участие в конференции в Бамберге, где Штрассер и его сторонники очутились почти в полной изоляции. Тем не менее они вступили в полемику с Гитлером и оказались буквально смяты, правда, не доводами, а эмоциями и напором.
Состояние Геббельса на тот момент можно было бы охарактеризовать одним словом – смятение. Ему, привыкшему к аналитическому подходу, было понятно, что Гитлер обходит многие вопросы стороной и говорит вещи, кажущиеся нелепыми. Но как говорит! Наивно было бы предполагать, что человек, привыкший агитировать других, сам сразу и безоговорочно поддался чужой пропаганде. Скорее, он интуитивно почувствовал, за кем сила. Дальнейшие события наглядно продемонстрировали, за кем деньги и за кем, наконец, власть. Уже 5 марта Грегор Штрассер, оказавшийся в меньшинстве, вынужден будет «покаяться», заявив о своем отказе от изменения программы НСДАП. А 10 июня Геббельс напишет в своем дневнике с оттенком снисходительности: «Штрассер подозревает, что я пойду на компромисс с Мюнхеном. Я разубеждаю его в этих глупых выдумках… Д-р Штрассер эмоциональный, симпатичный человек. Пока еще наполовину марксист. Но фанатик. Это уже кое-что… Добродушный, нуждающийся в поддержке… Я его порой очень люблю»[17]. Любви хватило ненадолго. Через два дня в дневнике появится еще одна запись: «Я хотел бы уже, чтобы Гитлер призвал меня в Мюнхен… Все канальи, включая меня…»
