Из напитков Петр Наумович предпочитал водку и виски и мог поразить воображение гусарскими способами пития: с локтя или даже без рук. Особенно это рубило наповал иностранцев и женщин. И еще он потрясающе пел, давая выход своему не реализовавшемуся в полной мере актерскому таланту. Хотя почему – не реализовавшемуся? А знаменитые фоменковские показы, которые невозможно ни забыть, ни повторить? Да и пронзительная роль в фильме Ивана Дыховичного «Черный монах»… Исполнительский репертуар его отличался уникальным диапазоном, от народных песен и блатной лирики до романсов и остроумного подражания Вертинскому. Если кому посчастливилось слышать, как Фоменко поет и читает стихи, можно считать, жизнь уже прожита не зря.
Взаимоотношения Петра Наумовича с музыкой – отдельная тема. Кажется, фонограммы к его спектаклям можно издавать отдельными дисками и слушать независимо от представления. Лейтмотивом «Пиковой дамы» в театре Вахтангова он выбрал «Грустный вальс» Сибелиуса. В «Великолепном рогоносце» театра «Сатирикон» настроение создавалось благодаря «Временам года» Вивальди. «Я вообще не могу обходиться без музыки. Ее даже в окончательном варианте можно вынуть из спектакля, но она должна остаться звучать у артиста в душе», – так считал Фоменко.
…Театр Фоменко давно и заслуженно любим зрителем. Сам же он, считая провал «тестом» на выживание, относился к успеху враждебно-настороженно: «Я боюсь успеха, который дезориентирует». За свою полную ударов и побед жизнь он узнал ему цену. И понял главное: «В театре вчерашние заслуги не имеют никакой ценности». Каждый вечер, хрупкое и живое, рождается на наших глазах чудо спектакля. Или не рождается… И от чего это зависит, не знает никто. Смысл театра и его беда в том, что каждый спектакль неповторим. Однажды Петр Наумович сказал об этом: «…если мы сегодня хотим повторить вчерашнюю ночь любви, эта попытка обречена на провал». Однако для спектаклей неординарных – «Волки и овцы», «Семейное счастие», «Война и мир», «Одна абсолютно счастливая деревня» в «Мастерской» или «Без вины виноватые» и «Пиковая дама» в театре Вахтангова и «Великолепный рогоносец» в «Сатириконе» – ясно одно: повторить, безусловно, нельзя, но можно запомнить, причем так ярко и подробно, что это останется с тобой навсегда. Тогда спектакль обретает «жизнь после жизни» в твоей памяти, то есть фактически – бессмертие, до тех пор, пока живы эти воспоминания. И воспоминания еще нескольких сотен человек, разделивших с тобой тот неповторимый вечер…
Драма истинного театра такова, что каждый режиссер обречен еще при жизни увидеть гибель всего, им созданного. Петр Наумович старался принести в эту трагическую ситуацию ускользания красоты долю юмора: «В финале спектакль вошел в плотные слои атмосферы и там прекратил свое существование». Для зала на 100 мест на малой сцене, где часто ухитряются рассадить чуть ли не вдвое больше зрителей, это статус-кво драматично, но и не лишено надежды. Живой театр – это атмосфера, непосредственный контакт, энергообмен. Поэтому те сто человек в вечер, что приходят на «Одну абсолютно счастливую деревню» Б. Вахтина, сто́ят десяти тысяч. Это иное качество сопереживания искусству – не сдерживать слез под хриплый голос Марлен Дитрих, поющей «Лили Марлен», наслаждаться сценой купания Полины (Полина Агуреева) в голубом полотне реки, страдать сразу за всех убитых на войне, долго вспоминать голос Евгения Цыганова-Михеева и убеждать зрителей старшего поколения, что это и есть правда жизни – полюбить пленного немца, невзирая на боль потерь. Что до меня, то другого такого спектакля о любви – нежного, страстного, пронзительного, сплетенного из грусти и баек, как и сама жизнь, – я не знаю.
Глядя на то, что происходит с современным театром («Как стремглав мельчает человечество!..» – писал Венедикт Ерофеев), почти утратившим способность потрясать, на режиссеров, самовыражающихся за счет автора, артистов, зрителей, на актеров, разменивающих талант в топке сериалов, трудно бороться с пессимизмом Фоменко по поводу будущего. Любовно и тщательно выращенная им с 1988 года труппа, основу которой составил самый яркий выпуск его курса в ГИТИСе, мужественно преодолевает наступление коммерческого кинематографа и массированные атаки на репертуарный театр. Обычно курсы называются в институте «мастерская» – с добавлением имени руководителя. Так и назвали в 1993 году молодой театр. Впоследствии к нынешним звездам – Галине Тюниной, Полине и Ксении Кутеповым, Мадлен Джабраиловой, трагически погибшему в аварии Юрию Степанову, Рустэму Юскаеву, Карэну Бадалову – присоединились Кирилл Пирогов, Полина Агуреева, Евгений Цыганов, Ирина Пегова, позже «похищенная» в МХТ Олегом Табаковым. Огромную надежду Фоменко возлагал на стажерские наборы, на обновление крови, на живую природу молодых – и не ошибся. Как он возился с ними последние годы, как приучал к своему подробному и неторопливому стилю репетиций, как учил, не спеша, добиваться результата! Работы стажеров в новых спектаклях и их вхождение в старые постановки не остались без внимания и признания. А спектакли «Рыжий» и «Русский человек на rendez-vous» заставили говорить о новом поколении «фоменок».
На афише театра «Мастерская П. Фоменко» никогда не пишутся звания – только имена. Имя актера и есть его звание. Все знают, кто такие «фоменки» и что это за счастливый билет достался тем, кто носит это звание. Фоменко неизменно подчеркивал, что в их театре нет главного режиссера, а есть художественный руководитель, у которого нет подчиненных. Самой ценной наградой считал медаль имени Товстоногова, поскольку это – оценка коллег, отражающая его связь с родными по крови именами в профессии – петербуржцами Георгием Товстоноговым и Львом Додиным.
Когда заканчивалось строительство нового здания «Мастерской» на набережной Шевченко, режиссера чрезвычайно беспокоило, что с обретением того, к чему театр так стремился и заслужил годами скитаний, работы и ожидания, может нарушиться что-то важное. Что новая сцена будет «не намолена», а на то, чтобы вдохнуть в нее жизнь, уйдут годы. И силы у него убывают… (Я вспоминала, как любимый нами обоими Евгений Владимирович Колобов, получив построенное Ю. М. Лужковым здание «Новой Оперы», говорил, цитируя Юрия Нагибина: «Победа, как всегда, приходит слишком поздно, став ненужной…») Однако из последних сил Фоменко прививал эту театральную «бациллу» в здании современной архитектуры с элегантным мраморным фойе, панорамными окнами с видом на Москву-Сити, с мягким серым залом, лифтами и лестницами. Он удивлялся, как быстро актеры освоились в своих комфортабельных гримерках, подземном паркинге и массажном кабинете, и тосковал по неудобным (для него это было синонимом идеального) и узким пространствам старой сцены, ностальгировал по своим любимым «щелям», тесным залам и несущим колоннам, вписанным им в действие пьес разных авторов и эпох.
К счастью, «Мастерская Петра Фоменко» остается островом, где истинные ценности не потеряли своего значения. Поэтому, когда Петр Наумович произносил свой коронный тост: «За торжество нашего безнадежного дела!», он не лукавил. (К слову, «творчество» – едва ли не первый запрет в терминологическом словаре Фоменко.) Дело, которым он занимался, и есть его жизнь. «А строительным материалом для него оказывается собственная судьба…»
Петр Наумович имел в виду не только тревожное будущее театра, привыкшего противостоять бешеным ритмам циничной реальности с помощью неспешной вдумчивой работы, но и то, как сложится их жизнь в новых стенах. Он не боялся признаться, что временами его охватывает «дикий страх». Театр требует отваги, «безрассудного веселья», «вольнодумной глубины»… Микроб театра должен прижиться и в новом здании. Тем более, если раньше он прижился в таких «антитеатральных» стенах, как бывший кинотеатр «Киев» в доме брежневской номенклатуры, значит, не в стенах дело. А в том, чтобы достало сил и лет… (Петр Наумович рассказывал, как отправился осматривать кинотеатр после решения, что «Киев» передают «Мастерской». Купил билет на заграничный фильм и, сидя в темноте, прикидывал, как впишутся уже поставленные и только задуманные спектакли в это пространство. Движимый желанием немедленно все рассчитать, он рванулся измерять шагами ширину будущей сцены. На экране в это время шел какой-то эротический эпизод. «Смотри, как дед-то возбудился!» – прокомментировал кто-то из зрителей. Петр Наумович продолжал шагать вдоль экрана, не обращая внимания ни на что… А ведь на этой сцене предстояло родиться его лучшим постановкам.)
