У него такое чувство, что с ним что-то не так. Ему кажется, будто что-то все время медленно рвется у него внутри — какая-то мембрана. Он изо всех сил пытался удержать этот процесс в рамках. Удержать в рамках, но не остановить: остановить его невозможно.
Раз в неделю он вместе со своим классом идет в гимнастический зал на физкультуру. В раздевалке они надевают белые майки и белые трусы. Потом под руководством мистера Барнарда, также одетого в белое, они полчаса скачут через коня, подбрасывают мяч или подпрыгивают и хлопают руками над головой.
Все это они делают босиком. Все дни до урока физкультуры он со страхом думает о том, что придется обнажить свои ступни — ступни, которые всегда прикрыты. Однако когда туфли и носки уже сняты, вдруг оказывается, что это совсем было не трудно. Ему просто нужно отделаться от стыда, быстро раздеться, и его ступни становятся такими же, как у других. Где-то поблизости все еще маячит стыд, поджидая, чтобы вернуться, но это тайный стыд, о котором другим мальчикам никогда не узнать.
У него мягкие, белые ступни, в остальном они выглядят так же, как у всех — даже у тех мальчиков, у которых нет обуви и которые приходят в школу босые. Он не получает удовольствия от физкультуры и от раздевания перед уроком, но говорит себе, что может это выдержать, как выдерживает другие вещи.
Однажды маршрут меняется. Их посылают из гимнастического зала на теннисные корты, чтобы заниматься теннисом. Корты находятся не так уж близко, ему приходится осторожно ступать по тропинке, среди камешков. Под летним солнцем гудрон на корте стал таким горячим, что приходится перетаптываться с ноги на ногу, чтобы не обжечься. Он с облегчением возвращается в раздевалку и снова надевает туфли. Но к полудню он уже едва может ходить, и, когда мать дома снимает с него туфли, обнаруживается, что подошвы ног покрыты волдырями и кровоточат.
Он проводит три дня дома, выздоравливая. На четвертый день возвращается в школу с запиской от матери — запиской с негодующими формулировками, о которых он знает и с которыми согласен. Как раненый воин, снова занимающий свое место в рядах, он, хромая, идет по проходу к своей парте.
— Почему тебя не было в школе? — шепчут одноклассники.
— Я не мог ходить, у меня были волдыри на ногах из-за тенниса, — отвечает он шепотом.
Он ожидает изумления и сочувствия, но вместо этого видит веселье. Даже те из одноклассников, кто носит туфли, не принимают его историю всерьез. Каким-то образом их ступни тоже огрубели и не покрываются волдырями. У него одного мягкие ступни, а мягкие ступни, как выясняется, не дают права претендовать на исключительность. Внезапно он оказывается в изоляции — он, а вместе с ним и его мать.
3
Он никогда не мог понять положение своего отца в доме. По большому счету ему неясно, по какому праву отец вообще здесь находится. В нормальном доме, готов он признать, отец — глава семьи: дом принадлежит ему, жена и дети ему подчиняются. Но в их случае, а также в семьях двух сестер матери во главе угла — мать и дети, а муж — не более чем приложение, он делает вклад в бюджет, как жилец, который платит за квартиру.
Сколько он себя помнит, он ощущал себя принцем, а мать была его защитницей, всегда в тревоге и сомнениях. В тревоге и сомнениях, потому что, как ему известно, ребенок не должен командовать в доме. Уж если он к кому-то и ревновал, то не к отцу, а к младшему брату. Потому что мама покровительствует также и брату — и не только покровительствует, но даже оказывает предпочтение, поскольку брат хоть и умен, но не так, как он, и не так смел и предприимчив. Фактически мать всегда носится с братом, готовая защитить от опасности; что же касается его, то она всегда маячит где-то на заднем плане, выжидая и прислушиваясь, готовая прийти на помощь, если он позовет.
Ему хочется, чтобы она вела себя по отношению к нему так же, как к его брату. Но это нужно ему как доказательство ее привязанности, не более. Он знает, что придет в ярость, если она когда-нибудь начнет с ним носиться.
Он постоянно загоняет ее в угол, требуя, чтобы она призналась, кого любит больше — его или брата. Она всегда ускользает из ловушки.
— Я люблю вас одинаково, — уверяет она с улыбкой.
Даже самые хитроумные вопросы (а если бы, к примеру, дом загорелся, а у нее было бы время только на то, чтобы спасти только одного из них?) не сбивают ее с толку.
— Я, конечно, спасла бы вас обоих. Но дом не загорится.
Хотя он насмехается над ней из-за того, что она все понимает буквально, он уважает ее упорное постоянство.
Его ярость против матери — одна из вещей, которые ему приходится тщательно скрывать от внешнего мира. Только они четверо знают, какие потоки гнева он изливает на нее, словно она ниже его.
— Если бы твои учителя и друзья знали, как ты разговариваешь с матерью… — говорит отец, грозя ему пальцем. Он ненавидит отца за то, что тот так ясно видит брешь в его броне.
Он хочет, чтобы отец выпорол его и превратил в нормального мальчика. Но в то же время знает, что, если бы отец посмел его ударить, он не знал бы покоя, пока не отомстит. Если бы отец его ударил, он бы взбесился, стал одержимым, как крыса, загнанная в угол, которая мечется, щелкая ядовитыми клыками, слишком опасная, чтобы до нее дотронуться.
Дома он раздражительный деспот, в школе — ягненок, кроткий и тихий, который сидит во втором ряду с конца, самом неприметном ряду, чтобы его не заметили, и цепенеет от страха, когда начинается порка. Живя двойной жизнью, он создал для себя бремя обмана. Никому больше не приходится выносить ничего подобного, даже брату, который нервозен и представляет собой его бледное подобие. Вообще-то, он подозревает, что в глубине души брат нормальный. А вот он — сам по себе. Ему предстоит как-то продраться сквозь детство, вырваться из семьи и школы в новую жизнь, где больше не нужно будет притворяться.
Детство, говорится в «Детской энциклопедии», — это время невинной радости, его нужно проводить на лугах, среди лютиков и пасхальных кроликов, или у камина, погрузившись в книжку с картинками. Эта картина детства совершенно чужда ему. Все, что он переносит в Вустере — дома или в школе, — приводит его к мысли, что детство — это пора, когда скрежещешь зубами и терпишь.
Поскольку в Вустере нет отряда бойскаутов-волчат[1], ему разрешают вступить в бойскауты, хотя ему всего десять. Он педантично готовится к своему вступлению. Вместе с матерью отправляется покупать форму: оливково-коричневую фетровую шляпу, серебряный значок для шляпы, рубашку, шорты и гольфы цвета хаки, кожаный пояс с особой пряжкой бойскаутов. Он вырезает из тополя палку длиной пять футов, счищает с нее кору и весь день выжигает на белой древесине раскаленной отверткой всю азбуку Морзе и все сигналы флажками. Когда он отправляется на первое собрание скаутов, на плече у него висит палка на зеленом шнуре, который он сам сплел. Он приносит присягу, салютуя двумя пальцами, и у него самая безупречная экипировка из всех новичков, «желторотых».
