– Да, совершенно уверена, потому что я посещала клинику в Ллантризанте, где меня выворачивали наизнанку и подвешивали к потолку, но так и не нашли ничего плохого. Прошло уже пять лет, Род, пять лет, и, знаешь, дело вовсе не в том, что мы не старались.
Род заморгал, попытавшись отогнать от себя образ Глэнис и Тревора, «старавшихся» это сделать.
– А врач из клиники сказала, что это, наверное, от злоупотребления алкоголем. И от курения. Но я не стала говорить Тревору, что он должен перестать пить и курить. А широкие брюки? Господи, ты можешь представить Тревора в мешковатых штанах?
Она грустно покачала головой, и Родни кивнул, соглашаясь с ней.
– Ты говорила ему?
– О боже, нет! Только представь себе, его удар хватит! Думаешь, он сможет после этого простить меня?
Родни медленно кивнул. Разумеется, она права. Тревор был не из тех людей, которые могут легкомысленно отнестись к намеку, что он не вполне мужчина в самом прямом смысле слова. Родни затаил дыхание. Назревало что-то крупное, и он чувствовал, что разговор может завершиться потрясением для него. Это ощущение витало в воздухе, и он различал его в напряженных контурах красивого лица Глэнис. Он отмахнулся от самого очевидного вывода, который был слишком головокружительным. Даже за тысячу, миллион, миллиард лет Глэнис не попросит его стать отцом ее ребенка. Это совершенно невозможно. Род неосознанно покачал головой, отвергая эту мысль. Нет, это означало бы либо предательство, либо участие в грязной механической возне с трубками, шприцами и бог знает чем, от чего его мутило. Он знал, что они с Глэнис были родственными душами. Оба были мягкими, можно сказать, порядочными людьми, не склонными к ругательствам и разговорам о подобной грязи. Поэтому он сел и стал ждать, что она скажет дальше.
– Я собираюсь в банк спермы, – наконец заявила она. – Это большой банк спермы в Лондоне. И я хочу, чтобы ты поехал со мной.
Родни слышал о банках спермы и несколько лет назад, когда остался без работы и отчаянно нуждался в быстрых деньгах, даже подумывал о том, чтобы стать донором. Но потом он представил маленьких Родни, бегающих по свету и проклинающих его своими тщедушными телами, жидкими волосами и плохим зрением; в самом деле, какая женщина захочет получить его сперму, если ей скажут, что донором был близорукий садовод из Тонипанди пяти футов и шести дюймов роста?
– Хорошо, я понял, – сказал он и потер подбородок кончиками пальцев. – Значит, ты не собираешься брать Тревора?
Глэнис смерила его взглядом, не требовавшим объяснений.
– Нет, – заключил Род. – Разумеется, ты не собираешься этого делать.
Он снова посмотрел на Глэнис, и она ответила ему жестким взглядом. Нет, не жестким, а решительным. Она не сомневалась в том, что собиралась сделать.
– Значит, ты все обдумала, верно?
Она твердо кивнула.
– А если я не поеду с тобой?
– Тогда я отправлюсь одна. Но я не хочу оставаться в одиночестве. Что они подумают обо мне? Они решат, что к ним явилась какая-то спятившая женщина, не спросившая разрешения у мужа и требующая ребенка. Я хочу сказать, какая женщина пойдет на такое? Ты мне нужен, Род. Мне нужно, чтобы ты поехал в Лондон вместе со мной, чтобы ты сидел рядом и делал вид, будто мы женаты.
– Но если я сделаю это для тебя, Глэнис… и поверь, мне действительно хочется тебе помочь… это означает, что я солгу брату.
Она кивнула; в ее широко распахнутых глазах застыло отчаяние.
– Господи, Глэнис, я не знаю…
– Подумай о том, как счастлив будет твой брат, Род. Подумай о том, как он возьмет ребенка на руки. Когда он сможет называть себя отцом.
Он часто заморгал и сглотнул. Ее слова тронули его. Если увидеть дело в таком свете, в этом был смысл. Тревор никогда не упоминал об этом, но Родни знал, как его раздражает тот факт, что у него до сих пор нет ребенка. Тревору все доставалось легко, и он полагал, что с ребенком будет то же самое. Он говорил, что хочет иметь четверых или пятерых детей. Но вместе с тем он говорил и о радостях бездетной жизни, о клубах, праздниках и вечерах, проведенных в пабе. Впрочем, возможно, это были просто разговоры, подумал Родни, обычная мужская похвальба, чтобы избавиться от демонов сомнения.
– Ну, как? – Глэнис умоляюще взглянула на него. – Ты поедешь?
– Где это?
– Харли-стрит в Лондоне.
– Пожалуй, я никогда… – задумчиво начал он.
– Я не хочу делать это в наших краях. Пойдут слухи, и все такое. Кроме того, вдруг донором окажется кто-то из наших знакомых? Только представь себе! Представь, что я рожу ребенка, который окажется точной копией продавца из магазина электротоваров.
Они рассмеялись, даже слишком громко, чтобы снять нервное напряжение. Когда смех затих, Родни вздохнул:
– Мне нужно подумать.
– Да, подумай. Это большое дело, Род. Я и не стала бы просить тебя, если бы не доверяла. – Она накрыла ладонью его руку и наклонилась ближе: – Я бы не стала просить тебя, Род, если бы ты не был таким человеком, какой ты есть.
Род улыбнулся, охваченный внутренним ликованием, нараставшим, как снежный ком. Он понимал, что готов сделать все ради этой женщины, даже предать старшего брата.
1998
Лидия
Лидия Пайк обняла колени руками и закрыла глаза от жаркого солнца. Пес сидел рядом с ней, высокий и тяжело дышащий в своей густой меховой шубе. Трава была высокой, и воздух в этом маленьком прогибе заброшенной железной дороги был густым и насыщенным сладким ароматом лесного купыря. Лидия всегда брала с собой собаку; это было частью ее регулярных прогулок от квартиры до магазинов и обратно. Обычно она шла без остановок, поскольку в другие времена года это место было сырым и неприветливым, но теперь, в середине лета, самого жаркого в недавней истории, земля высохла до хрупкой корки, и бабочки летали среди полевых цветов, усеивавших откосы железнодорожной насыпи. По запястью Лидии поползла божья коровка, и она аккуратно стряхнула ее на землю. Тишина была абсолютной. Лидия легла на спину, опустив голову в мягкую траву и ощущая, как стебельки ерошат ее волосы, а вокруг жужжат и стрекочут летние создания. Лидия закрыла глаза, но яркое солнце пробивалось сквозь веки красновато-золотистой симфонией.
Прошло несколько минут. Лидия снова села, пошарила в рюкзаке и достала четвертушку водки. Она была наполовину пуста; Лидия употребила остальное по пути сюда, подлив в бутылку диетической кока-колы. Лидия поднесла бутылку ко рту и жадно выпила. Алкоголь придавал дополнительную пикантность ее положению – здесь, на давно заброшенных железнодорожных путях, уходя из дома, отстраняясь от жизни. Одиночество и отчаяние постепенно отступали, и Лидия ощущала, как душа наполняется новыми красками. Она положила руку на загривок большой немецкой овчарки; девушка и собака, бок о бок, как это было в течение последних десяти лет. Отец купил ей овчарку, чтобы пес охранял ее. Не потому, что он был отцом, который думает о безопасности своих детей, а потому, что он был человеком, который не снисходил до того, чтобы заниматься этим самому. Арни находился в полном распоряжении Лидии, начиная с восьми лет. Она кормила и выгуливала его, ухаживала за ним и спала вместе с ним на своей узкой постели. Арни, ее лучший друг.
