– Больше всего машиниста жаль, – заметил, посматривая на меня, Бернс. – Представляю, какие ему сейчас кошмары снятся.
Пусть и против воли, но меня уже зацепило. Невозможно видеть, как человек погибает таким вот образом, и не сопереживать, не испытать желания втащить его на платформу.
– Грешэм потерял руку и обе ноги и все время повторял, что его кто-то столкнул, – продолжил мой посетитель. – Умер в реанимации через несколько часов.
– И при чем тут я?
– Я хочу, чтобы ты поработала со мной. Все данные пропустят через «ХОЛМС-2»[4] – на тот случай, если он сделает то же самое еще раз.
– А ты не слишком торопишься? Ведь с ним, может быть, просто за что-то посчитались, за какую-то сомнительную сделку. Разве нет?
– Не хочу рисковать. Грешэм работал на банк «Энджел груп». Вот это нашли у него в кармане.
Бернс протянул почтовую открытку в прозрачном пластиковом пакетике. На открытке крупным планом был изображен лик ангела. Черты его были идеальны, если не принимать во внимание кровавое пятно на лбу. Бледные глаза смотрели на меня спокойно, как будто ангел знал, что я еще не совсем пропащая и могу спастись. Из пояснительной надписи на обратной стороне следовало, что это «Ангел в зеленом», работа одного из учеников Леонардо да Винчи, и что картина выставлена в Национальной галерее. Дело затягивало все сильнее – убийца уже виделся мне потенциально интересным объектом исследования. Я даже представляла, как он прохаживается по сувенирной лавке при музее, высматривая подходящий образец.
– На основании одной визитной карточки нельзя делать вывод, что мы имеем дело с серийным убийцей. – Я вернула открытку Бернсу.
– В кармане было кое-что еще. Белые перья. Их исследуют сейчас в лаборатории.
Инспектор смотрел на меня, и его взгляд не давал мне покоя. Не давал забыть, сколько раз он навещал меня в больнице. Сколько раз, очнувшись в панике, я видела его в полутьме палаты, молчаливого, ждущего терпеливо, словно сторожевой пес. Он часами просиживал там, у окна, замерев в одной позе, абсолютно неподвижный. О том, что случилось с ним с тех пор, можно было только гадать. Лицо его застыло в таком напряжении, словно он висел на собственном нерве, одном-единственнном.
– А теперь скажи, почему ты на самом деле пришел сюда, – потребовала я.
Бернс поерзал на стуле.
– После того дела меня понизили в должности – начальство сказало, что я не справился с расследованием. Два месяца назад перевели в Кингс-Кросс. Команда мне не доверяет, босс, женщина, следит за мной, как ястреб. – Молитвенно сложив ладони, Бернс наклонился ко мне: – Элис, без тебя мне не справиться.
Эмоциональный шантаж. И раз уж Дон обратился к нему, значит, других шансов у него не осталось – чтобы понять это, вовсе не нужно было быть ясновидящим. Дотронься – и зазвучит, как натянутая струна.
– У меня будет доступ ко всем данным? – уточнила я.
Полицейский с готовностью кивнул. Теперешний Бернс резко отличался от Бернса тогдашнего, не жалевшего себя на работе, но настолько неорганизованного, что он просто забывал передавать важную информацию. Инспектор отчаянно хотел начать с чистого листа, и его навязчивый взгляд уже не оставлял меня. Такой же взгляд был у Даррена перед самым ударом.
– Ответ дам завтра. – Я посмотрела на лежавшие на столе бумаги. – Надо поговорить с боссом.
Бернс вышел в коридор, и жара сделалась вдруг невыносимой. Даже при открытой двери дышать стало трудно.
Глава 2
В холле, у зеркала, я внимательно рассмотрела синяк. Цвет его за ночь сменился на ярко-пурпурный, диаметр достиг шести дюймов, и каждое движение отдавалось болью. Я осторожно ощупала поврежденный участок. Ребро вроде бы не пострадало – в крайнем случае трещина, но не перелом, – и это означало, что все заживет за дни, а не за недели. Отметина на плече выглядела скромнее – обычное темно-синее пятно. Я насыпала в пакетик кубиков льда из морозилки и легла на диван. Холод мгновенно заглушил боль, и я постаралась убедить себя в том, что легко отделалась – при желании Даррен мог легко сделать из меня фарш. А так я вполне могла, если ничего не случится, продержаться день на болеутоляющих.
Я еще лежала со льдом, когда пришло сообщение от Хари. Он советовал оставаться дома. Сообщение я тут же удалила и заставила себя сесть. Хари – мой давний, многолетний друг, но он так и не понял до сих пор, что больничные – не мой репертуар. Уж лучше проползти по раскаленным углям, чем чахнуть на диване перед телевизором. Пройдя в кухню, я вывернула содержимое пакета в раковину. За стеной, в соседней комнате, слышались неловкие шаги брата. Уилл – еще одна причина убраться на работу. Видеть, как он в угрюмом молчании смотрит в окно, выше моих сил. Хотя брат и не упрекнул меня ни разу, в его травмах виновата я. Была бы сообразительнее, не дала бы ему выпасть из окна третьего этажа, в результате чего он, ударившись о бетон, повредил кости обеих ног. Неудивительно, что при таких травмах контролировать наркоманию намного труднее.
Возле кабинета терапии, когда я добралась до работы, уже толпились пациенты. Кого-то направила сюда служба пробации, кого-то врач, но причина у всех была одна и та же. Все они старались удержать в узде собственный гнев. Их реакции на мое объявление, что сеансов больше не будет, варьировались от возмущения до смиренной покорности. Но куда больше меня беспокоили остальные группы – новость им уже сообщили, а я не смогла даже попрощаться.
Я прогулялась немного по двору. Физическая активность – мой излюбленный метод контроля над гневом. Я надеялась, что прогулка позволит прояснить мысли, но жара оказалась сущим наказанием. Больничные садовники, похоже, получили запрет на использование шлангов – розы силились и никак не могли расцвести, трава на лужайке иссохла, изнемогая в ожидании дождя.
Вернувшись в больницу, я справилась в приемной, приходил ли Даррен.
– Боюсь, так и не появился, – извиняющимся тоном, словно сама была причиной его неявки, ответила регистраторша.
Изнывая от жары и боли – ребра протестовали против каждого шага, – я поднялась в свой кабинет. Даррен прийти не соизволил, и я уже сожалела о своем вчерашнем решении. Надо было, наверное, заявить в полицию о нападении. Мне стоило немалых трудов успокоиться к приходу следующего пациента.
К шести часам жара могла бы соперничать с тропической, и моя монстера увядала на глазах. Вентилятор не помогал: он только гонял спертый воздух из одного угла комнаты в другой. В другое время я надела бы кроссовки и слетела по пожарной лестнице, но сегодня могла в лучшем случае надеяться на неторопливый спуск. В вестибюле было почти пусто, не считая нескольких посетителей с цветами и журналами, и последняя дневная смена медсестер уже торопилась к метро. Приезжие из пригородов растекались из станции «Лондонский мост», снимая на ходу пиджаки, галстуки и кардиганы – все то, без чего они могли прекрасно обойтись. Мне ничего не оставалось, как тащиться за ними, кривясь от боли, пронизывавшей грудь всякий раз, когда подошва касалась земли. У реки мне пришлось сесть. Дорожку перегородила группка туристов, щелкавших друг друга на фоне Тауэрского моста. Последняя четверть мили – по эстакаде у Нью-Конкордия-Уорф – растянулась в вечность. Добравшись до Провиденс-сквер, я была уже готова свалиться в темной комнате.
