Жуткая была драка. Ребята говорили, прямо смертоубийство. Пришлось Сисси обратиться к врачу. Джон, к своему удивлению, сам об этом потом жалел. Словно это из него сделали отбивную. После драки он сразу сбежал. Ребята без него подтащили Сисси к забору и оставили его там выть от боли. Но Сисси сам виноват. Нечего было первым приставать к Джону Клементу Самнеру. Все ребята так говорили.
— Джон, ты под душем?
— Да, мам.
— А может, стоишь рядом и притворяешься?
— Конечно, нет.
— Как же ты меня слышишь?
Взбеситься можно! Он пробормотал несколько слов, которые не посмел бы сказать вслух, и подставил руку под воду.
— Джон! — сказала она внезапно у него над самым ухом.
От неожиданности он чуть на полу не растянулся.
— Ой, мам! — заорал он. — Это нечестно. Ты зачем вошла?
— Я тебе покажу честно-нечестно. — Она сунула ему в правую руку шланг, схватила за ухо и решительно направила под струю воды.
— Холодная! — взвизгнул Джон.
— Чушь, — сказала она. — Вовсе не холодная, почти кипяток идет. Не жалей мыла. Вот так. Теперь шею и уши. Не могу я взять в город грязного, как вонючий хорек, мальчишку.
— Мам! — взвыл он, — Пожалуйста! Слишком горячая!
— Горячая? Вздор! Болтаешь, что в голову взбредет. То холодная, то горячая. Вот выдам тебя с головой, расскажу девочкам-скаутам, что их дорогой командир — враль и выдумщик. — Она выключила оба крана. — Вытирайся как следует. Возьми из шкафа чистую рубашку Наденешь костюм.
— Опять этот дурацкий костюм. На улице солнце. Костюмы только взрослые носят.
— Трусы и майку. И еще чистые носки, маленький ты грязнуля. У тебя в комоде всего полно.
— Мам, можно, я дома останусь? Один-единственный раз…
— Уж как бы я хотела, чтобы ты не задавал этот нелепый вопрос. — Глаза у нее сразу стали как ледышки. — Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем день в городе без тебя. Это было бы сущее блаженство. Но ты прекрасно знаешь, мне такое счастье не суждено.
— Ну, пожалуйста, мам! — кричал он ей вдогонку. — Ненавижу я этот город. Ненавижу торчать на виду. Все на меня глазеют. Знаешь, как это неприятно. Давай поедем поездом. Почему обязательно на машине?
Но она уже была на кухне и будто оглохла.
— Мам! — кричал он, но она не обращала внимания. Взрослым не обязательно слышать, когда они не хотят. В отличие от ребят. — Мам! — вопил он. — Я уронил халат в воду.
Нет ответа.
— Можно мне к хлопьям холодное молоко вместо горячего?
Нет ответа.
Никогда, никогда она не дает ему холодное молоко. А все ребята пьют его каждый день. В горячем молоке хлопья размокают — ну прямо месиво для свиней.
— Можно мне яичницу вместо вареных яиц?
Нет ответа.
Вареные яйца — как они ему надоели. Каждое утро вареные яйца и хлеб с маслом. А ребята едят яичницу с беконом. Сосиски и блинчики. Пышные, жирные да еще с кетчупом.
— А доллар, чтобы в городе потратить, дашь?
Молчание. Хорошо этим взрослым! Попробуй мальчишка не ответить — получит затрещину.
Он зашаркал в свою комнату
— Мам, где, ты сказала, моя рубашка?
Через минуту:
— Нет у меня чистых носков.
Еще через минуту:
— На брюках от костюма дыра.
Тут уж она примчалась. Прогрохотала по коридору, как грузовик без тормозов.
— У тебя что?..
— Смотри, — сказал он.
Она заскрежетала:
— Как тебя угораздило?
— Не знаю.
— Джон! Дыра огромная!
— Ну да.
— Мне ее никогда не залатать. Это портновская работа. Я все только испорчу. И давно эта дыра, несносный ты мальчишка?
От «несносного мальчишки» он рассвирепел.
— Да не знаю я. В воскресенье вроде уже была.
— В церковь в таком виде ты их не надевал?
— Может, и надевал. Кажется, надевал. Не помню я!
— Должен же ты был заметить!
— Не могу я видеть, что у меня там делается. У меня на заду глаз нет.
— Хватит, молодой человек. Большое спасибо. Это уже пошло, а я в своем доме пошлости не потерплю.
Хорошенький предстоит денек. Все об этом говорит. Даже этот застывший взгляд маминых глаз. Словно восточный ветер подул: жди теперь холод и непогоду. Потом она вздохнула:
— Мальчики, мальчики, мальчики… Печальна доля женщины, у которой одни сыновья. Почему, даже под конец, не дана мне была маленькая милая девочка?
Странное заявление, но на маму похоже. Никогда не знаешь, чего от нее ждать. Вот, кажется, совсем разозлилась, готова его на куски разорвать и, вдруг, расплачется, разнюнится.
— Придется тебе, пожалуй, надеть школьные брюки.
— Они грязные.
— Другую пару. Ты знаешь, про какую я говорю.
— Они в стирке.
Настроение у нее снова изменилось. Как на качелях: то одно лицо, то другое.
— Джон, ты сегодня просто невыносим. Что в тебя вселилось? Ты так груб, а я к этому сейчас совсем не готова.
Он и сам знал, что грубит, но остановиться почему-то не мог.
— У меня слишком много забот, Джон. Я волнуюсь из-за своей лекции. Я волнуюсь из-за тебя. Да не в стирке они!
— Нет, в стирке. Ты их не постирала, потому что сегодня и завтра учительская конференция и я пойду в школу только в пятницу. Они в машине, сама велела их туда положить.
Она провела рукой по волосам, и на лице у нее появилось странное бесшабашно-отчаянное выражение.
— Тогда надевай, что есть. Мне не важно, как ты одет. Важно, как ты себя ведешь. И садись за стол. Завтрак уже перестоялся.
Джон повалился на кровать, чувствуя, что все в нем клокочет. Почему? Только из-за мамы? Может, это один из таких дней: начинается великолепно, а кончается жуткой ссорой. Крики, вопли. Мама рыдает. Отец пытается ее успокоить, чтобы с улицы не услышали. И все говорят слова, которые стыдно вспомнить, и потом жалеют об этом и очень хотят, чтобы эти слова никогда не были сказаны.
Надеясь на чудо, он наконец появился на кухне. Мама обвела его тяжелым взглядом.
— Хорош, нечего сказать. Можешь собой гордиться. И не стыдно тебе появляться в таком виде? Ну как мы поедем в город? Не могу же я тащить тебя за собой в таком виде. Что только ты делаешь со своей одеждой: машины ею моешь или полы? Дождя уже месяц не было, а ты весь в грязи.
