Фенька
Дело было вечером. Я лежал на диване, курил и читал газету. В комнате никого, кроме меня, не было. И вдруг я слышу — кто-то царапается. Кто-то чуть слышно, тихонечко стучит по оконному стеклу: тик-тик, тук-тук.
«Что, — думаю, — такое? Муха? Нет, не муха. Таракан? Нет, не таракан. Может быть, дождь капает? Да нет, какой там дождь, — дождём и не пахнет…»
Повернул я голову, посмотрел — ничего не видно. На локте привстал — тоже не видно. Прислушался — как будто тихо.
Лёг я. И вдруг опять: тик-тик, тук-тук.
«Фу, — думаю, — что такое?»
Надоело мне, встал я, бросил газету, подошёл к окну — и глаза вытаращил. Думаю: батюшки, что это мне — во сне снится, что ли? Вижу — за окном, на узеньком железном карнизе, стоит — кто вы думаете? Стоит девочка. Да такая девочка, о каких вы и в сказках не читывали.
Ростом она будет поменьше самого маленького Мальчика с пальчика. Ножки у неё босые, платье всё изодрано; сама она толстенькая, пузатая, нос пуговкой, губы какие-то оттопыренные, а волосы на голове рыжие и торчат в разные стороны, как на сапожной щётке.
Я даже не сразу поверил, что это девочка. Я подумал сначала, что это какой-то зверёк. Потому что я никогда раньше таких маленьких девочек не видел.
А девочка стоит, смотрит на меня и изо всех сил своим кулачишкой по стеклу барабанит: тик-тик, тук-тук.
Я у неё через стекло спрашиваю:
— Девочка! Тебе что надо?
А она не слышит меня, не отвечает и только пальцем показывает: дескать, открой, пожалуйста, а ну открой поскорей!
Тогда я отодвинул задвижку, открыл окно и впустил её в комнату.
Я говорю:
— Чего же ты, глупышка, в окно лезешь? Ведь у меня ж дверь открыта.
А она мне, я помню, тоненьким-тоненьким голоском отвечает:
— Я в дверь не умею ходить.
— Как не умеешь?! В окно умеешь, а в дверь не умеешь?
— Да, — говорит, — не умею.
«Вот так, — думаю, — чудо-юдо ко мне привалило!»
Удивился я, взял её на руки, вижу — она вся дрожит. Вижу — боится чего-то. Оглядывается, на окно посматривает. Лицо у неё всё заплаканное, зубки стучат, а в глазах ещё слёзы поблёскивают.
Я у неё спрашиваю:
— Ты кто такая?
— Я, — говорит, — Фенька.
— Какая такая Фенька?
— Такая вот… Фенька.
— А где ты живёшь?
— Не знаю.
— А где твои папа с мамой?
— Не знаю.
— Ну, — я говорю, — а откуда ты пришла? Почему ты дрожишь? Холодно?
— Нет, — говорит, — не холодно. Жарко. А я дрожу потому, что за мной сейчас собаки по улице гнались.
— Какие собаки?
А она мне опять:
— Не знаю.
Тут уж я не вытерпел, рассердился и говорю:
— Не знаю, не знаю!.. А чего же ты тогда знаешь?
Она говорит:
— Я есть хочу.
— Ах вот как! Это ты знаешь?
Ну, что ж с ней поделаешь. Посадил я её на диван, посиди, говорю, а сам пошёл на кухню, поискать, нет ли чего-нибудь съедобного. Думаю: только вот вопрос, чем её кормить, этакое чудовище? Налил ей на блюдечко кипячёного молока, хлеба нарезал маленькими кусочками, котлету холодную раскрошил.
Прихожу в комнату, смотрю — где же Фенька? Вижу — на диване никого нет. Удивился я, стал кричать:
— Феня! Феня!
Никто не отвечает.
Я опять:
— Феня! А Феня?
И вдруг слышу откуда-то:
— Я тут!
Нагнулся — она под диваном сидит.
Рассердился я.
— Это, — говорю, — что за фокусы такие?! Ты почему это на диване не сидишь?
— А я, — говорит, — не умею.
— Что-о? Под диваном умеешь, а на диване не умеешь? Ах ты такая-сякая! Ты, может быть, и за столом за обеденным не умеешь сидеть?
— Нет, — говорит, — это умею.
— Ну так садись, — говорю.
Посадил её за стол. Стул ей поставил. На стул книг целую гору навалил — чтобы повыше было. Вместо передника носовой платок повязал.
— Ешь, — говорю.
Только вижу — не ест. Вижу — сидит, ковыряется, носом сопит.
— Что? — говорю. — В чём дело?
Молчит, не отвечает.
Я говорю:
— Ты же есть просила. Вот — ешь, пожалуйста.
А она покраснела вся и вдруг говорит:
— Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее?
— Как повкуснее? Ах ты, — я говорю, — неблагодарная! Тебе, что ж, конфет надо, что ли?
— Ах нет, — говорит, — что вы, что вы… Это тоже невкусно.
— Так чего же тебе? Мороженого?
— Нет, и мороженое невкусное.
— И мороженое невкусное? Вот тебе и на! Так чего же тебе, скажи, пожалуйста, хочется?
Она помолчала, носиком посопела и говорит:
— Нет ли у вас немножко гвоздиков?
— Каких гвоздиков?
— Ну, — говорит, — обыкновенных гвоздиков. Железненьких.
У меня даже руки от страха затряслись.
Я говорю:
— Так ты что же это, значит, гвозди ешь?
— Да, — говорит, — я гвоздики очень люблю.
— Ну, а ещё что ты любишь?
— А ещё, — говорит, — я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, спички…
Я думаю:
«Батюшки! Неужели это она правду говорит? Неужели она действительно гвоздями питается? Ладно, — думаю. — Давай проверим».
Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко.
— На, — говорю, — ешь, пожалуйста!
Я думал, она не будет есть. Думал, она просто фокусничает, притворяется. Но не успел я оглянуться, она — раз-раз, хруп-хруп — весь гвоздь сжевала. Облизнулась и говорит:
— Ещё!..
Я говорю:
— Нет, голубушка, извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот, если хочешь, — бумаги, пожалуйста, могу дать.
