* * *
Валентина. Дурацкое, дурацкое имя! Ненавижу его.
Это меня мама так назвала — в честь бабушки, маминой мамы. Её задавила машина, когда я ещё не родилась.
Когда я вырасту, то сменю и имя, и фамилию. Хочу, чтобы меня звали красиво, как всех: Настей или Дашей. Можно ещё Полиной. Папа вообще хотел меня Вероникой назвать — в честь одной своей старой знакомой. Очень звучно, но мама не дала.
— Мам, можно мне на море?
— Никаких «на море» — разбирай чемодан. Я в хозяйственный — за шваброй. Увидишь таракана — съезжаем немедленно!
— Его же дихлофосом можно — чик, и он труп, — я как раз вижу одного на стене Чёрного, он ползёт прямо на маму. Я представляю, что это такая необычная черносливина.
Мама у меня ужасно чистоплотная. У нас каждый день дома влажная уборка. Она даже в кафе никогда не ест — брезгует. А в школьной столовой однажды упала в обморок. На дне тарелки у одной девочки из нашего класса лежала расчёска, а мама как раз проходила мимо.
В комнату заглядывает хозяйка квартиры, Глафира Леопольдовна. Баба Глаша, как она просила себя называть. Старенькая, ей, наверное, лет триста, не меньше. У неё голова всё время трясётся, а вместо рта морщинка. У нашего соседа-тракториста такая собачка в кабине была, с болтающейся башкой — баба Глаша на неё похожа.
— Это вам вторые ключи, Машенька. Если что понадобится — кастрюлька там какая или кипятильник — вы стучитесь четыре раза, — говорит Глафира Леопольдовна своей морщинкой.
— Спасибо, у нас всё своё.
* * *
Мы уже третий день в городе, а море я вижу только из окна.
Мы живём в хрущёвке, на пятом этаже, и вокруг пальмы.
По-моему, когда вокруг пальмы, нужно строить одни дворцы. Из мрамора, например, а лучше из горного хрусталя — он недорогой. Я бы так делала, здесь же круглый год солнце. И ещё американские горки с аквапарком. Тогда будет красиво. Это будет гармония, как говорит наша учительница по изо. Потому что человек должен жить с природой в гармонии. А когда строят из бетона и каких-нибудь шлакоблоков, получается наоборот. Вместо асфальта я бы ничего не клала, пускай везде растут трава и цветы — лучше, если это будут гладиолусы.
Скоро первое сентября и я пойду в седьмой класс. Каждый день мама ходит устраивать нас в школу. Её-то сразу взяли учителем географии, а со мной получились какие-то нестыковки. Школа рядом с домом, но там в классах уже полный набор. Нет мест. Мама хочет, чтобы мы ходили в одну школу, а мне всё равно. Мне просто надоело сидеть дома.
* * *
В деревне — там не как в городе. В деревне время тянется длинно-длинно. Дни медленные, как будто их кто-то тянет за хвост — идут и идут и никак не кончатся. Я думаю: почему так? Вот сидишь ты в очереди к ухо-горло-носу, сидишь — три минуты, четыре, пять, восемь… Рассматриваешь наглядную агитацию «Профилактика гайморита у детей». Разглядываешь и думаешь, сейчас тебе будут делать пункцию — втыкать иголку в нос. Будут хрустеть твои бедные-бедные хрящики. И вроде бы сидишь-то всего ничего, каких-нибудь восемь-девять минут, а кажется, что всю жизнь тут сидишь, пересчитываешь капельки от побелки на полу. Чупа-чупс среднего размера тоже восемь-девять минут сосешь, я засекала, но как они необычайно быстро пролетают! Как-то я поделилась своими наблюдениями с Федоренкой, а она говорит:
— А ты, пока в очереди сидишь, чупа-чупс соси.
Но разве же я об этом?
Я сильно поначалу скучала. Особенно по папе.
— Мам, а где все папины фотографии?
В альбоме вместо папы пустые прозрачные кармашки.
Она молчит.
— Он скоро приедет?
— Скоро, — говорит мама. — Ты же знаешь, папа у нас в ответственной командировке. Он страшно занят.
— Он всё время занят.
Вот ответьте: разве могут камни, пускай даже синие или вообще серо-буро-малиновые в клеточку, быть важнее, чем собственная дочь? Могут, по-вашему?
— А ты потерпи. Уже скоро.
Это наше с мамой «скоро» тоже ужасно долго тянулось. Целых четыре года.
* * *
Я открываю альбом и рисую вид из окна. С натуры рисовать очень полезно, от этого развиваются наблюдательность и внимательность к мелочам. Вот, например, стоит у дерева собака на четырёх лапах. А художник может увидеть, что у неё их три. Или вообще двадцать шесть — когда она понесётся вскачь. И это будет правда. И никакой очевидности это не противоречит. А знатоки придут и скажут: ну-у, голубчик, так не бывает! Или что-нибудь ещё похлеще. Но художников, кстати, это никогда не останавливало.
Сиреневое от заката море, розовое небо и белая точка на золотом берегу. Если соединить эти цвета в одной картине, будет гармония, а если перемешать — просто грязь. Акварель — не гуашь, она не прощает нам, художникам, ошибок.
Белая точка — это баба Лиза. Она неподвижно сидит на складном табурете в широкополой шляпе из соломки и смотрит вдаль.
Я встаю рядом. Мне четыре года, и я не выговариваю букву «р».
— Тебе глусна?
Баба Лиза молчит, но мне и так всё понятно.
— А почему?
— Не знаю, Собачкин. Бывает, что человеку грустно просто так. Безо всякой на то причины. По-моему, это называется меланхолия… или как-то там, — бабушка чему-то улыбается, и от этого у неё делаются потусторонние глаза. — Когда мне грустно, я прихожу сюда, на этот берег, и смотрю вдаль.
— Почему? — снова спрашиваю я.
— Я хочу увидеть Морскую птицу.
— Да? А какую?
— Такую — голубого цвета. У неё благородная осанка, человеческие черты и огромные крылья.
— Ничего себе! — мне даже не верится. — А лазве такие бывают?
— Конечно, бывают, — на полном серьёзе говорит бабушка. — Только их не каждому дано увидеть. Морская птица показывается только тому, кому очень грустно. У кого совсем не осталось надежды, понимаешь? Совсем-совсем.
Я не понимаю.
— А ты видела когда-нибудь Молскую птицу, Лиза?
— Я?
* * *
Помню, однажды, ещё там, в деревне, я пришла домой из школы. Это был, кажется, январь — снег валил и валил. Сугробы доставали до окошек, и нам каждый день приходилось срезать их лопатой. Как ножом по маслу — вжииииик!
Мама сидела за столом в жёлтых валенках и читала письмо.
— От бабы Лизы? — обрадовалась я. — Или от папы?!
Вообще-то, папа мне никогда не писал, но я всё равно ждала.
Я хотела, чтобы мама прочитала мне вслух, как делала раньше. Она никогда не давала читать мне письма самой, я даже не знала, как выглядит бабушкин почерк. Но мама скомкала вдруг в кулаке письмо, подошла к печке и бросила его в топку. Я смотрела, как огонь сжирает белый комок, и не понимала, зачем мама так сделала.
