«Кайся!» — пало в стук.
Я вскочила так быстро, что потеряла равновесие, осела на землю, тут же поднялась.
Поезд — проходящий. Прямо сейчас кинуться перед ним на рельсы. Или пусть заберёт меня отсюда, или пусть задавит.
Скатилась с насыпи. И — отшатнулась.
Морда поезда скалится, бьёт жаром, от неё лучи веером, прожарят раньше, чем поезд остановится.
Проскочил, отшвырнув меня к насыпи горячим тугим воздухом. Распятая воздухом, с раскинутыми руками, прибита к насыпи.
Жадно хватаю ртом воздух, пахнущий чужой жизнью.
«Молись», «Кайся в грехах».
За кого «молись»?
В чём «кайся»?
Может быть, мои грехи — это то, что у меня нет друзей и учителей я не люблю.
Одну учительницу любила. Шушу.
— Закройте глаза, ребятки, сегодня мы погружаемся на дно океана. Снизу, со дна, вода в солнечный день — голубая.
— Из океана, из воды началась жизнь, — голос Шушу.
Я ещё не человек, я — простейшее, амёба, я ещё одна клетка, не слившаяся с другой, тихо лежу на дне океана. Я порождена водой. Миллионы лет у меня в запасе — долго мне превращаться в человека.
Хотя теперь неясно, зачем превращаться в человека — всю жизнь так и сидеть на насыпи и жадно глотать горячий воздух летящих мимо поездов?!
Шушу умерла. Разрыв сердца.
Что разорвало её сердце? Просто так ничего не бывает. Нужно много тусклых пуговиц, торчащих среди полосок, много «кайся» и «молись», чтобы оно взяло и разорвалось.
Она умерла молодая.
Ветер гонит её голос мимо меня, никак не зацепиться за него. «Шу-шу», «шу-шу».
Сегодня мне приснился Шушин океан. Может, Шушу послала его в мой сон, чтобы что-то сказать, от чего-то предостеречь.
— Ты чего, балдеешь тут?
Я вздрагиваю от неожиданности. И даже вскакиваю.
Пыж? Что он тут делает?
Пыж вовсе не Пыж, а Виктор. Пыж он потому, что пыжится. Его отец Виктор Викторович — самый богатый человек в нашем Посёлке. Он снабжает все окрестные посёлки и города колбасой.
Пыж любит сласти. Всегда у него в кармане сникерсы и другие иностранные конфеты и печенья. Он всегда жуёт: и на переменах, и на уроках.
Сейчас Пыж стоит передо мной, засунув руки в карманы штанов. Странно, что не жуёт.
А я словно голая. Он раскрыл моё убежище! Куда теперь мне деваться?
— Чего моргаешь? Пыль попала в глаза?
Я пячусь от него, от насыпи, а он идёт ко мне.
— Тебе говорили, что ты — красавица? Я такую видел в телике. Только на ней было длинное платье.
У Пыжа — громадная пасть, его толстые губы похожи на борта пухлых оладий.
Он не важный сейчас — наглый, но его почему-то бьёт дрожь. Я поворачиваюсь, чтобы бежать прочь, и — застываю под окриком: «Стой!» В одну секунду он оказывается возле, опускает свою лапищу на мои плечи, разворачивает меня лицом к себе.
Срабатывает рабская психология: я покорно стою перед ним опустив голову, как перед отцом. Только вместо тусклых полосок отцовых рубашек — золотистая молния куртки.
— У неё тоже чёрные глаза. У неё тоже косы, только замотаны они вокруг головы. У неё тоже длинные ноги и тощая спина… — Он больно сжимает мои плечи.
Он тяжело и часто дышит. Как отец. У меня подгибаются ноги. Голый зад отца движется и движется — вверх, вниз.
Пыж учится со мной в одном классе, но он старше меня на год, ему уже семнадцать.
Он дрожит, меня тоже начинает трясти. Тошнота поднимается из голодного желудка, кисло-горьким вкусом заполняет рот.
Голый зад отца. Я не бегу от Пыжа, валюсь на траву, подмятая им.
Нет, нет! — стучит в голове. Но мне бежать некуда, и отец сделал меня послушной — я подчинена воле сильного.
Пыж задирает мне юбку. Пыж больно давит грудь. Своими мокрыми оладьями-губами впивается в мой рот, и из его рта в мой горько-кислый течёт сладкая слюна, лезет в мой рот его толстый язык. Я задыхаюсь. Меня трясёт, мне больно, он всё сильнее жмёт мою грудь, он прибил меня к земле своим толстым тяжёлым телом, мне не шевельнуться, не вздохнуть. Я теряю сознание от боли, безвоздушья и сладости, заменившей воздух. А когда прихожу в себя, Пыж застёгивает штаны.
— Скажешь кому хоть слово, убью! — Он поворачивается и идёт прочь валкой походкой.
Сладкий вкус путается с горько-кислым и словно всю меня пропитывает. Истома и боль, унижение и удивление (я — взрослая?)… Трогаю своё тело. Оно носило меня, я его не замечала, а теперь есть оно, а меня нет.
Глава втораяОтец ставит меня перед собой, едва вхожу в дом.
— Ты где была? — спрашивает неуверенно. — Почему такая всклоченная? Где измазала юбку?
Полоски, пуговицы, всё на месте.
Он не спрашивает, как я попала в овраг. А задавая свои вопросы, знает: я не отвечу.
Правда, сегодняшний допрос отличается от обычных: отец не трясёт меня за плечи, не мнёт мне больно руки своими клещами-пальцами, не сжимает плечи так, что я почти слепну и глохну, он просто повторяет на разные лады свои вопросы. А я хочу есть.
Играет тихая музыка, пьяно пахнут только что распустившиеся лилии, мама собирает на стол — приносит суп и второе сразу.
Мама слова ласкового, даже «спокойной ночи», не скажет мне при отце, не поцелует меня на ночь, чтобы не спровоцировать крик отца «Что ты делаешь в её комнате?», но то, как мягко она подаёт мне еду, как смотрит на меня издалека, — ласка!
Сейчас в её глазах вопрос: что случилось? Между мною и ею натягивается нить — мама чувствует, что-то произошло, я чувствую её беспокойство. Это впервые: я ощущаю маму — своим испоганенным телом, своей растерянностью и опустошённостью. И впервые во мне возникает жалость к моей маме. Словно сейчас она ловит ртом воздух, не может продохнуть, как бывает, когда у неё приступ астмы. И словно у меня сейчас приступ астмы — я вместе с ней задыхаюсь.
Впервые я вижу кого-то, кроме отца и себя!
Если маму вылечить… если дать ей посидеть без дел под солнцем… если сказать ей что-то такое, от чего она улыбнётся… да ведь мама — красавица, со своими яркими глазами, чуть вздёрнутым носом и пышными волосами до поясницы!
Я привыкла жить без неё. И порой взгляды её и слёзы тяготили меня, сейчас я жадно разглядываю её, я ловлю её взгляд и молча кричу ей: «Мама, мне плохо сейчас!» Мне сейчас очень нужна моя мать!
— Иди занимайся. Лист с задачами у тебя на столе, — говорит после обеда отец.
Я больше не хочу решать задач. Я хочу в свой сон — пусть вода океана омоет меня, потому что я вся липкая, как сласти Пыжа. Я хочу виться водорослями, плыть, как рыба, я хочу узнать, почему Шуша думает, что человек родился в воде, на дне океана? Но я послушно иду к себе, сажусь за стол. И сижу. Сквозь новую мою, липко-грязную кожу, сквозь сытость не могу выбраться к задачам.
