— Школа в другой стороне! — покрутил у виска Витюша.
— Рука сорвалась, — объяснил Костик.
— А ну, дай я.
— Свои кидай.
— Ладно.
Витюша упаковал промокшую сандалию в мешок. Задумчиво покачал им перед собой. Внимательно посмотрел на крышу. Собрался с духом. И закрутил-завертел свою сменку, как ошалевшую от ветра мельницу. У Костика в глазах зарябило. А Витюша вдруг разжал кулак. Катапультировал сменку, как пращу.
Несколько секунд чёрный замызганный мешок парил над школьным двором, словно распластавший крылья ворон. Затаив дыхание, Костик с Витюшей наблюдали, как он взмывает всё выше и выше, поднимается до самой крыши, зависает на излёте и…
— Не-е-ет!!! — заголосил Витюша, как на похоронах. — О-о-о!!! Не-е-ет!!!
Возьми он сразу чуть левее, совсем чуть-чуть, самую малость, и свершилось бы гадание. И Витюша узнал бы всё: и про дружбу, и про вечерок, и про Костика.
Но Витюша левее не взял. А может, ветер дунул не вовремя. Сбил с курса мешок с башмачками. И теперь эти башмачки сиротливо болтались на верхушке векового дуба. Дуб надменно покачивал ветвями, царапал ими кровлю школы.
— Мать убьёт, — обречённо простонал Витюша. — Теперь уже точно. Убьёт.
И зачем-то добавил:
— Они кожаные были. Новые… почти.
Потом Витюша с Костиком дружно бегали вокруг злосчастного дуба. Толкали его. Пинали ногами. Пытались раскачать, как грушу.
Потом побежали в школу. Утащили из-под носа у тёти Маши швабру. Прокрались в кабинет биологии. Еле отодрали шпингалет. Размахивали из окна шваброй. Колошматили подобравшиеся к карнизу ветки.
Потом удирали от Елены Петровны. А заодно и от тёти Маши.
Скатились с обледеневшего школьного крыльца. Улетели в сугроб.
— Я чуть ноги не переломал, — сказал Костик, отплёвываясь от снега. — Вот смеху было бы! Без ног — какие башмаки?
— По… понаса… понасажали деревьев, — всхлипнул Витюша. — Спилить бы их все к чёртям собачьим…
Они откопали друг друга из сугроба. Отряхнулись. Подобрали два портфеля и единственный оставшийся мешок со сотенкой.
— Мать… — всё всхлипывал и тёр кулаком глаза Витюша, — мать… убьёт…
— Нет! — заскрежетал зубами Костик. — Врёшь!!!
Так просто он сдаться не мог. Друг он, в конце концов, Витюше или не ДРУГ?
Костик прищурил левый глаз, как заправский разбойник. Отвёл правую руку с зажатым в ней мешком за спину. И закрутился-завертелся, как волчок. Засвистел, закричал: «Эге-гей!»
Или «и-го-го». Какая разница? Мешок взмыл в небо. Устремился в сторону крыши. Завис в самой верхней точке. Приготовился перемахнуть через школу, приземлиться на той стороне, на спортивной площадке…
— О-о-о!!! — в ужасе заорал Витюша. — О-о-о!!!
Мешок Костика повис рядом с Витюшиным. На соседней ветке. И колыхался теперь от ветра. Шуршал там себе наверху. Издевался и как будто подмигивал.
— Убьёт! — ахнул Витюша. — Твоя мать тебя убьёт.
Надо сказать, что мама Костика особой наблюдательностью не отличалась. И меньше всего на свете её волновала Костикова сменка. И Костик прекрасно это знал. Но чтобы не расстраивать друга, кивнул:
— Ага. Закопает… живьём…
— Ух ты!
Почему-то Витюше стало легче, что не он один… что и Костика тоже… даже хуже…
— Закопает! Надо же…
Витюша обнял Костика за плечи. И они зашагали вместе домой, размахивая портфелями. Небо за домами порозовело. Почти сразу включились тусклые фонари. Пошёл мягкий, замедленный снег.
— Не расстраивайся, — сказал Витюша. — Может, не закопает…
— Может… — согласился Костик. — Только смеяться будет.
— Из-за сменки? — поразился Витюша.
— При чём тут сменка. Из-за Пушкина.
— Какого Пушкина?
— Ну который стихотворение…
— Какое стихотворение?
— Ну… это… раз в крещенский вечерок… Это же не он написал. Я только что вспомнил.
— А-а-а! А кто?
— Жуковский.
— Жуковский?! — почему-то обрадовался Витюша. — Тот самый? Который самолёт?
Про самолёты Костик ничего не знал. У него мама была библиотекарем. А папа — музыкантом. И перед сном они читали ему «Светлану» и «Евгения Онегина». А Витюша читать не любил. Он любил птиц и самолёты. И вообще собирался стать лётчиком.
Витюша расправил крылья, завёл свой пропеллер и полетел по дороге.
— Это не тот Жуковский! — крикнул ему вслед Костик. — Это, наверное, другой! Моего Василием звали! А твоего… твоего-то Жуковского как?
Но Витюша летел, не разбирая дороги. И ничего не мог услышать. Потому что пропеллер его самолёта работал на полных оборотах. И ветер свистел в ушах.
Костик постоял в нерешительности, глядя вслед Витюше. Расправил крылья. Потарахтел пропеллером. И, набирая скорость, полетел за ним.
Так они и летели. Жужжали, ревели моторами. А Костик, задыхаясь и отплёвываясь от снега, ещё и завывал что есть мочи:
— Ра-а-аз в крещенский вечеро-о-ок девушки гада-а-али…
— Гада-а-али!!! — подхватывал Витюша, круто заходя на вираж.
— За воро-о-ота башмачо-о-ок, сняв с ноги, броса-а-али… снег пололи…
— Пололи?! — заходился от хохота Витюша. — Пололи снег?! Вот дурочки! Кто ж снег полет?
— …под окном… — продолжал Костик.
…Слушали; кормили Счётным курицу зерном; Ярый воск топили; В чашу с чистою водой Клали перстень золотой, Серьги изумрудны; Расстилали белый плат И над чашей пели в лад Песенки подблюдны…
— Подблюдны! Ха-ха-ха! — сгибался пополам Витюша, высоко вскинув крылья. — Подблюдны! Вот хулиганки!!!
Костик остановился. Поднял кверху лицо. Далеко вверху, в сиреневом небе, мигал огоньками самолёт. Подблюдны! И правда смешно! Костик подмигнул самолёту в ответ и полетел догонять Витюшу.
Чудесный был крещенский вечерок.
Про яблочные пироги и бабушкино настроение
Бабушка у меня мировая. Особенно когда не ворчит.